Олаф Бьорн Локнит - Конан и Алая печать

Не сюда ли меня отсылала матушка? В таком случае фраза «ступай к отцу» означает вовсе не моего родителя Мораддина, но деда по материнской линии, отца Ринги Эрде! Ведь должны у нее быть отец и мать? Не из воздуха же она появилась?

Ладно, предположим для простоты, что мать хотела сказать мне именно это — «Съезди в Рабирийские холмы и разыщи там своего деда». Легко сказать! Как я туда попаду и где уверенность, что мне удастся найти в этих, не таких уж и маленьких холмах хоть кого-нибудь? Может, спетая матушкой песня имеет отношение к этому поиску? Допустим, служит условным знаком, означающим своего?

Кажется, я невольно начинаю подражать служащим моего отца. Отыскиваю всюду второй смысл и чьи-то козни. Если бы мать сумела дать мне более точные указания!

«Ты что, действительно собралась прогуляться до Полуденного Побережья? — озадаченно спросила я у внутреннего голоса. — И всерьез намереваешься порыскать в Рабирийских холмах, выкликая: „Дедушка, а дедушка! Внучка приехала!“. Не глупи. Твое место здесь. Особенно сейчас. Никто тебя не отпустит».

Поразмыслила я и над тем, что могло таиться за словами о красном сиянии, любящем власть.

К сожалению, теперь книги дали мне слишком много различных ответов. Красный цвет или оттенок имели некоторые прославленные артефакты, он служил прозвищем десятку живших в различные времена магов, королей и знаменитых воителей, входил в названия городов, рек и лесов. Да что там, жуткая крепость придворного мага короля Страбонуса, к облегчению многих живущих, ныне покойного Тсо-та-Аанти, тоже звалась Красной Цитаделью!

Обнаружилось также упоминания о по меньшей мере десяти вещах, именовавшихся «Красным» либо «Алым Сиянием», или «Алой печатью».

В их число входили два меча, книга заклинаний, удивительной красоты браслет гномской работы, большой магический кристалл, рубин из сокровищницы королев Хорайи, хранящийся в Султанапуре обломок редкой красной яшмы, религиозная постройка, крытые червленым золотом рыцарские доспехи и выполненная из красного стекла уменьшенная копия зингарского нефа, отличившегося в каком-то давнем морском бою.

Вдруг мать имела в виду какой-то из этих предметов? И что с ним надлежит сделать? Разыскать?

Ах да, она же сказала, что таинственное «красное сияние» пребывает здесь, то есть в Бельверусе. Или в стране? А может, вообще в нашем доме?

Я с величайшим удовольствием распихала книги обратно по полкам и отправилась навестить отцовское собрание редкостей. В специально выстроенной галерее хранится множество прелюбопытных вещичек, добытых отцом либо же его подчиненными во время пребывания в различных странах Восхода и Заката. Преобладает, конечно, оружие, но встречаются скульптуры, украшения, предметы, обладающие магическими свойствами, картины и просто удивительные творения рук человеческих.

Хранитель галереи, почтенного вида старикан по имени Фиагдон, родом аквилонец, ранее служивший преподавателем истории в Тарантийской Обители Мудрости, выслушал мой вопрос и надолго задумался, двигая мохнатыми бровями и пощипывая редкую бородку. Под его надзором находились всего три предмета, в чье название входили слова «Красный» или «Алый».

Он показал их мне: картина с изображением рассвета в горах, статуэтка коня из цветного камня да старинная книга в бархатном алом переплете — невинный в виду сборник рассказов из истории Немедии, в обложку которого можно искусно спрятать письмо или тонкий кинжал.

На всякий случай я обошла галерею, разыскивая вещи, имеющие красный цвет. Нашлись и такие, но, как мне показалось, ничем особенным они не отличались и вреда принести не могли. Фиагдон обещал мне порыться в библиотеке — вдруг он сможет найти что-то полезное о названии «Лан-Гэллом» и загадочном «красном сиянии»?

Уже уходя из галереи, я остановилась и раздосадовано стукнула кулаком по перилам. Все мои изыскания никуда не годятся! Вдруг мать подразумевала побережье моря Вилайет? «Лан-Гэллом» вполне может быть искаженным туранским словечком и обозначать вовсе не город, а какое-нибудь отвлеченное понятие!

Или, что самое смешное, слово, всплывшее в помутненном разуме моей матери, относилось к давно забытой истории полувековой давности! А я теперь ломаю голову, роюсь в книжных залежах, разыскивая то, чего не существует!

Наверное, Цинтия права, говоря, что у меня слишком живое воображение. Фантазия есть, а вот рассудительности и знаний явно не хватает.

Посоветоваться с отцом? Ему не до меня. С Вестри? Даже слушать не захочет.

10 день Первой весенней луны.

«Поразительно, но стоит фениксу увязнуть одним когтем в болоте, и вскоре трясина поглотит его целиком». Это фраза из старинного кхитайского трактата по военному искусству, а слышала я ее от Вестри. Удивительно подходит к нашим временам, когда дела день ото дня идут все хуже.

Около второго послеполуденного колокола я сидела в своих покоях, устроившись возле узкого окна, спрятанного в маленькой башенке, повисшей сбоку от торжественного парадного подъезда. Отсюда мне хорошо видны посетители нашего дома.

Я ждала, не заглянет ли к общему семейному обеду Вестри.

Поскольку матушка по-прежнему якобы больна, должность хозяйки дома невольно перешла к ее наследнице. Впрочем, мои обязанности необременительны — за слугами приглядывает Хейд, а вечерних приемов нет и не предвидится. Так что я одиноко сижу на месте матери за обширным и пустынным обеденным столом, брожу по дому в обществе зевающего Бриана и маюсь дурными предчувствиями.

Так вот, на башне городской ратуши как раз отзвонили два пополудни, когда во двор, разбрызгивая лужи, галопом влетел всадник. Сначала я приняла его за Вестри, но, когда он спрыгнул и, бросив взмыленного коня на произвол судьбы, кинулся к дверям, поняла свою ошибку.

Приехал Дорнод.

Коли он так спешит, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее.

Не будет большой беды, если я украдкой послушаю его доклад отцу.

Я быстренько спустилась по маленькой винтовой лестнице, осторожно сунулась в комнату, соседнюю с кабинетом отца — никого! — и на цыпочках подкралась к слуховому окошку. Приоткрыла створку, стараясь не скрипнуть.

Резковатый голос Авилека прямо-таки ударил мне в ухо:

— …Дюжина охраны, двое писцов и, само собой, Клайвен. Вдобавок не меньше полусотни прохожих, торговцев и зевак — поблизости Каменный проезд и уйма торговых лавок. Все произошло так быстро, что никто не успел ничего сообразить. Эти люди появились просто отовсюду — из соседних переулков, из толпы, кто-то спрыгнул с крыши, кто-то выскочил из остановившегося рядом фургона. Кстати, этот фургон с дровами на редкость успешно перегородил удобные подходы к особняку его светлости.