Ледяные ветра (СИ) - Атякин Денис

Последним к костру пришел Пекарь. Он принес жареное на вертеле мясо. Сегодня сержант Пайк расщедрился и решил побаловать нас запасенной в дальнюю дорогу свининой. У огня умопомрачительно запахло. В животе у меня требовательно заурчало.

— Ну, парни, давай по очереди! — сказал пекарь и принялся разливать по плошкам похлебку. — Давайте-давайте, живей! Стынет ведь… Эй, куда?! Не особенный. Мясо только после супа, — по-отечески добро ворчал Ториш.

Все получили свой паек и расселись у костра. Молча принялись за еду. Многие достали фляжки с забористым пойлом.

— Будешь? — Пекарь протянул мне бурдюк с плещущейся в нем жидкостью.

— Что там? — спросил я.

— Медовуха. Эх и хороша, плутовка! Забористая, етить ее в душу мать…

Я пригубил напиток, распробовал на вкус.

— Да хлебай как следует! За тех, кто пал сегодня, — Ториш сказал незамысловатый, наивный тост, но на душе стало легче.

— За друзей! За тех, кто отдал свои жизни за нас, — сказал я.

Щедрый глоток. Ароматная жидкость пилась легко, без отторжения. Я глотнул еще раз, потом еще, пытаясь достичь нужного эффекта. Ну! Наконец-то. Медовуха, попав в желудок, зажгла что есть силы. Эх, красота. По телу быстро разлилась приятная легкость, голова прояснилась, стало намного теплее.

Я передал бурдюк с медовухой Пекарю. Все, хватит. Главное, что тело согрелось. А вот если выпить еще больше, то под утро будешь проклинать Троих. И никакой костер уже согреться не поможет. Когда постоянно находишься на морозе, с пойлом лучше не перебарщивать.

Пекарь пустил свою медовуху по кругу. Выпив по паре глотков, егеря довольно крякали. Тихо трещали поленья в костре. Умиротворенно хрустели овсом лошади. На руках у северянки изредка попискивал ребенок.

— Ты заметил? — спросил Эд.

— Что? — не понял я.

— Ну, северяне… Многие из их воинов были женщинами!

— Хм… Нет, не заметил, — удивленно ответил я.

— Мы когда трупы в кучу стаскивали, я специально под их шлемы заглядывал… Ну, интересно было… Короче, десятка два суровых северных баб.

— Интересно… Нам их укладов не понять…

— Я больше того скажу, — перебил меня старый северянин, — у них дети и те с малолетства при оружии.

— Суровая земля и суровые законы. Все как-то стараются выживать, — заметил Эд.

— Кстати, о детях, — внезапно мне на ум пришла одна мысль. — Интересно, где дети, старики и остальные женщины Гвизаров? Они же должны были где-то оставить своих небоеспособных соплеменников?

— Скорее всего, они их съели! — продребезжал старый северянин Тригар.

— Да что ты заладил: съели, съели! — недовольно буркнул Эд. Тригар, прищурившись, строго глянул на парня.

— Послушай, сынок, я знаю, о чем говорю. Я, а не ты всю жизнь прожил среди этих снегов. Гвизары делали так и раньше. Если их племени грозила какая-то напасть, они убивали и съедали всех слабых женщин, стариков и детей, а в живых оставляли только воинов. Женщин и мужчин… Согласись, ведь любая баба может нарожать детей, даже если она и размахивает топором или мечом.

Эд задумался, но потом сказал:

— Да, наверно такое возможно. Гвизары ведь только о своем выживании думают, о том, как племя сохранить. Хм… я бы на их месте так и поступал… Постой-ка, тогда получается, что мы уничтожили всех Гвизаров! Не осталось ни одного! Если, конечно, они и, правда, съели остальных соплеменников.

— Всякое может быть… — проскрипел старый Тригар. Зевнул, прикрыл глаза, замолчал.

Притих и Эд, и остальные егеря. Постепенно все начали разбредаться по своим палаткам. Мы выставили часовых и отправились спать. А на следующий день двинулись дальше на север.

Утро встретило нас ярким морозным солнцем и искрящейся белизной бескрайних северных просторов. Холодный зимний воздух бодрил, обжигал горло, нос и губы. Мы все укутались потеплее. Натянули на лица шарфы и шерстяные платки, на головы — меховые шапки, на руки — рукавицы подбитые мехом. Принялись сворачивать лагерь.

— Да-а-а… чую я, завернет еще зима… — ворчал Пекарь.

— Да уж куда больше-то? — возмутился Эд. — Когда к северному рубежу подходили, вон какая метель была, вспомни-ка.

— Помню. Но помяни мое слово: это только начало, — уверено сказал Пекарь.

— Эх! Ну ее к демонам. Я уж и так сыт по горло этими снегами.

— Хе-хе-хе! — закудахтал Пекарь. — Это скажи еще спасибо, что мороз без ветра. А то бы хлебнули лиха.

— Сплюнь! — сказал я.

Пекарь поплевал под ноги. Эд закатил глаза, беспомощно застонал. Да уж, возможность ветра при таком морозе пугала.

Наконец наш отряд покончил со сборами и двинулся дальше. Прибившиеся к нам северяне, добровольно сдавшиеся в плен, тащились за нами. Пайк, решил оставить их, а потом, по возвращению в Нортмарк, самолично сдать варваров начальнику гарнизона, или даже самому командующему Ольтеру. Повышение сержанта пока еще никто не отменял, а очередная похвала сыграет ему только в плюс.

Мы шли быстро, не останавливались весь день. Торопились. Даже ели на ходу. Такими темпами и лошадей загнать проще простого! Но мы плевать на это хотели и стремились как можно быстрее достигнуть Последней Твердыни. Интересно, что будет, когда мы дойдем до крепости? Попытаемся ее отбить? Или отправим кого-то за подмогой? Скорее всего, будем отбивать! Но это при условии, что там и, правда, засел какой-то непонятный, доселе невиданный враг. Мне не хотелось верить в это, вот только что-то подсказывало, что башня захвачена. Скорее всего, просто дурное предчувствие… Хотя, чего загадывать и переживать? Прежде чем добраться до Последней Твердыни, нам нужно еще миновать безымянный аванпост.

К вечеру мы отмахали приличное расстояние, и, когда уже стало темнеть, остановились на ночлег. Разбили лагерь у подножья невысокой скалы, в кругу массивных валунов. Дневной переход вымотал всех настолько, что мы особо не рассиживались. Поели, у кого что было, и завалились спать. А на следующее утро, когда макушка солнца только-только показалась из-за гор, отправились в путь.

К полудню в окружающей нас обстановке что-то незаметно поменялось. Стало очень-очень тихо и… тоскливо что ли. Грустно, муторно и темно. Я не обратил на это особого внимания, списав возникшие ощущения на собственную меланхолию и тоску по дому. Однако через полчаса я заметил беспокойство на лицах товарищей. Многие, побледнев, стали затравлено озираться вокруг. Другие еле слышно забормотали молитвы Троим. Захныкал ребенок северянки. Я почувствовал тревогу.

Чем дальше мы продвигались, тем хуже становилось. Тревога, до этого сидевшая где-то в потайных уголках души, теперь рвалась наружу, колола в груди мелкими острыми иглами, разрасталась. Она непроницаемым полотном мрака застилала разум, плотным сгустком тьмы забивала грудь.

Стало трудно дышать. По спине потекла одинокая струйка холодного пота, волосы под меховой шапкой взмокли. Сердце в груди забило кузнечным молотом. Тяжело и редко. Бум-бум! И тишина. Бум-бум. Тишина… В легких будто бы раздувались раскаленные кузнечные меха, в горле жгло.

Тяжело шагать… Я словно бы брел по грудь в воде, еле переставляя ноги. Вокруг было светло, весело искрился снег под яркими лучами зимнего солнца, но я не замечал этого. Казалось, что на заснеженную пустошь опустилось темное, сонное марево. Окружающий пейзаж выглядел безжизненным, ненастоящим, обманчивым. Стало непонятно, что есть сон, а что явь…

Внезапно я понял, что тревога превратилась в мохнатый зверский ужас. Судорожно дернувшись всем телом, я будто бы очнулся от кошмара, задышал легче, но ничего не изменилось. Страх опутал липкими, омерзительно-черными путами, и от него некуда было деться. Бессмысленно… Бессмысленно пытаться избавиться от этой жути. Она повсюду. Она и есть окружающий мир…

Я, опустив голову, брел вперед, ничего не слыша и не видя. Забыл про товарищей, идущих рядом, про дом, про семью, про плодородные поля, что вольготно раскинулись в поместье Дербидж. Сейчас существовали только я, страх, наполняющий душу тьмой и мерзким трепетным чувством, и желтые, изуродованные вечной тьмой и голодом, глаза. Глаза… они мелькали в моем сознании, словно всполохи яркого костра темной зимней ночью. Чьи они?! Кому они принадлежат?!!