О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

— В пальце — может быть и нет… А как насчет сердца? А? Он — что, не догадывается, или просто на тебя не смотрит?

Прорвало плотину. Рыдает моя девица, аж заходится, впору наводнению начаться, а все равно — тихонечко горюет, почти беззвучно… Приграничное население — особое.

— Лучше не спрашивайте… — Что в переводе с женского: не отступай, пожалуйста, спроси еще!

— Ну, а все-таки?

— Для него я что есть, что нет, пустое место. А мне все равно. Пусть она… пусть они…

— Да, конечно. Пусть всему миру будет хорошо, особенно им обоим, а ты убежишь в сторону с израненным сердцем и до глубокой старости будешь оплакивать свою боль! Одна.

Звать девчонку просто и звучно: Лерра, она дочь местного лесничего, но, будем считать, я этого пока не знаю. И вот, глотает слезы несчастная Лерра, поверяет мне одному свои тайны, которые я все наизусть знал, еще когда ее прапрабабок на свете не было, а я, тем временем, обустраиваю походный быт: убираю перегар изо рта, проверяю пространство на присутствие посторонних глаз и ушей, ставлю против них заграды зрительные и звуковые… Пошел даже на то, чтобы чуть попридержать время, а из наших человеческих тел вывести всякие ненужные вещества, дабы не отвлекали несвоевременными потребностями. Жидкость, потребную для образования девичьих слез, я все же ей оставил…

Что будем дальше делать? Как женщина она мне не нужна, просто не хочу её, как помощница в несуществующих замыслах моих — тем более, для этого даже Горошек уместнее; как источник сведений о деревне — ну… разве что случайное что-то сболтнет… Сам не знаю — зачем я взялся утешить ее и помочь ей? Может, вспомнил что-нибудь давнее, или просто восхотел необычного? Как бы то ни было, за дело я взялся в четверть силы, однако надежным, проторенным путем, ничего нового не изобретая, ни слов, ни объяснений… Впрочем, как раз для нее мои слова были и откровениями, и пропуском в новый неведомый храм неизведанных доселе и могущественных знаний… Людям очень нравится чувствовать себя одними из тех, кто умеет дергать мироздание за некие тайные струны, им управляющие.

— …а я тебе скажу, в чем твоя главная беда.

— В чем? Что я страшная лицом? Так я это и сама знаю.

Кривлянье девичье неистребимо, ни в беде, ни в радости — не сказать, что эта Лерра красавица, но ведь и не уродина, обычная миловидная девчонка, черная коса, круглая мордашка, мягкий носик, пухлый ротик, короткие реснички… А сама о себе она думает еще лучше, гораздо лучше, но вслух, предо мною — ругает себя беспощадно, ожидая немедленных возражений.

— Нет, как раз ты далеко не страшная. У тебя своя красота, особенная, потому что ты готова раскрыть ее не каждому встречному… Тем не менее, она есть и все ее видят, кроме разве что завистливых подружек. Мягко говоря — ты весьма привлекательная особа, если не сказать больше, и статью, и внешностью, но… — Я замолкаю примерно на семь-восемь мгновений и девчонка покорно задерживает дыхание, чтобы не пропустить продолжения моих услаждающих слов… с этим тревожащим «но» на конце… — но — увы — твоя беда не в том.

— А в чем???

— Да именно в том, что ты не такая как все.

— Как это…

— Ну… ты разве сама не замечала ранее, что твои вкусы, желания, мысли — они не такие как у твоих подруженек? Им одно подавай — а тебе другое, они все влево хотят свернуть, за грибами, а тебя направо тянет, по ягоды. Ты видишь такое, что им не понять, а то, что им нравится — тебе скучно. Бывало этак?

— Не зна… Да, думаю, что да. Бывало, и не раз. И ничего ведь им про свое не объяснишь. То ли это мне слов не хватает…

— То ли им соображения и воображения, что вернее. Почему ты можешь понять их заботы и горести, а они твои слушать не желают, лишь знай о своем трещат без умолку?

— Точно. Да, дядя Зиэль, так и есть: почему-то как нужно им выплакаться — они сразу ко мне бегут, а мне даже и поделиться не с кем! Та же и Рузка, есть у нас такая, старшая дочь у Белобрысого…

— Погоди. А тебя как звать-то?

— Лерра. Батюшка у меня лесничий.

— Хорошее имя, и отца твоего видел, достойный человек, давеча пили вместе. Так вот: ты необычная, ты не такая как все, отсюда и основной источник неприятностей. Он у тебя в голове, горький источник сей. А остальное в сердце. Ты вот что лучше скажи: он догадывается?

— Нет. Точно, что нет, дядя Зиэль! Я никому-никому ничегошеньки не говорила, даже Рузке!

— Угу. А он… с Рузкой… как?

Не-е-ет, до этого слезы были не в счет: Лерра моя в таком плаче зашлась, что прежние рыдания рядом с этими больше на засуху стали похожи…

— Лерра, ты не ответила.

Взбунтовалась против меня девчонка: глаза под кулаки спрятала, головой мотает, вместо слов, в ответ на мои вопросы — одни всхлюпывания и стоны сердечные.

— Она хоть красивая? Из незамужних девиц есть в деревне кто-нибудь красивее ее?

Ну, против такого змеиного укуса никакое горе, никакое запирательство не устоит!

— Дура она, вот и всё! И уродина толстобокая! И пусть он катится… И не надо мне больше ничего! Ни от кого!

— Погоди, погоди… Толстобокая, говоришь?.. А не та ли это Рузка, чернявая такая, что чуть ли не каждый вечер на заставу бегает?

Здесь вся деревня черноволоса, за редким рыжим и седым исключением, поэтому я мог не опасаться, что меня немедленно поймают на обмане… Лерра тут же перестала всхлипывать и даже задумалась с робкой улыбкой… Но — нет, улыбка погасла, надежда иссякла, девчонка действительно умна.

— О, нет, дядя Зиэль, Рузка не такая, если уж она в него вцепилась, то ни на каких стражей смотреть она не станет, нрав у нее не тот. Да она бы и рассказала мне, если что.

— А как его звать, я забыл?

Лерра задумалась коротко, и глаза ее совсем высохли… И слегка сузились. Но — ответила:

— Эязу.

— Неплохое имя. — Чтобы потом не раскошеливаться на большие колдовские потуги, я немедленно пошарил внутренним зрением по окрестностям и без труда нашел этого Эязу: он спал у себя дома, старший сын мельника, сам будущий мельник. Можно было бы поступить грубее и прямее: взять и вырвать из девчонкиных мыслей подозрения в мою сторону и сожаления по поводу собственной откровенности, как я до этого молнии из туч выкорчевывал, но я предпочел пойти в обход, пусть и с помощью ознакомительной волшбы, но человеческим путем:

— Этого Эязу я точно знаю. С меня ростом, худощавый, пока еще жидковат, но уже довольно сильный, плечистый, волосы короткие, тугими колечками, бороду бреет, глаза… зеленые. Неплохой парень, видно, что основательный, не болван какой-нибудь.

— Да… это он…

Помолчали оба. Она покусывает губки, словно собираясь спросить что-нибудь, либо как-то иначе продолжить беседу, но не спрашивает и не продолжает, а я просто даю время отстояться в ее голове сказанному и услышанному.