Александр Чернобровкин - Были древних русичей

Вворотах появились два стрельца примерно одного возраста, чуть за тридцать, одинакового сложения и одетые похоже: в черные кафтаны, порты и яловые сапоги; левую руку оба держали на рукоятках сабель, а правой похожими жестами вытирали капли дождя с лица; и лица их казались похожими, хотя один был светло-русый и голубоглазый, а другой – темно-русый и сероглазый, у первого борода была округлой и средней длины, а у второго – длинная и лопатой. Попромокшей до нитки одежде и хмурым лицам не трудно было догадаться, что ходят давно и все бестолку, но люди подневольные, роптать не привыкли, отшагают, сколько потребуется, и приказ выполнят.

Обойдя лужу, что собралась посреди кабацкого двора, они остановились перед пьяным, одновременно вытерли похожими жестами капли с лица, посмотрели на мужичонку недоверчивыми взглядами, словно сомневались, тот ли это, и если тот, то живли? Светло-русый стрелец чихнул тоненько, визгливо, как девчонка, и произнес, потирая нос и поэтому немного гундося:

– Я же говорил, с этого конца надо было начинать, зря только полдня грязь месили.

Темно-русый кашлянул басовито, будто признавал свои неправоту, и произнес не то, чтобы удивленно, а скорее с трудом соглашаясь, что и такое возможно:

– Другой бы давно загнулся, а этого никакая зараза не берет!

Светло-русый опять чихнул, теперь погрубее, как и положено мужчине, вытер нос и спросил нормальным голосом, правда, с нотками сомнения:

– Потащим или купанем?

Темно-русый оглядел мужичонку наметанным глазом и ответил уверенно, точновсю жизнь тем и занимался, что пьяных таскал:

– Тяжел больно. Протрезвлять будем.

Стрельцы постояли молча, успев по два раза стереть дождевые капли с лица, а когда голубоглазый вновь чихнул и вытер нос, оба наклонились к пьяному, подхватили под руки и подтащили к бочке. Не обменявшись ни словом, но и не сделав ни единого лишнего движения, сноровисто окунули пьяного головой в бочку. Вода плеснула через край, залив стрельцам сапоги, и так мокрые, поэтому оба не обратили на это внимания, продолжали смотреть на жиденькие волосы на голове пьяного, словно ожившие, устремившиеся вверх. Волосы заколыхались из стороны в сторону, точно пытались проколоть пузырьки воздуха, что устремились изо рта мужичонки, который задергался, заколотил босыми, грязными ногами по клепкам. Стрельцы покивали головами, точно соглашались, чтообручи на бочке крепкие, просто такне сломаешь, рывком вытащили пьяного из воды и, решив, чтосделали слишком много, отпустили его, позволивплюхнуться мордой в лужу, натекшую из бочки.

Пьяный шустро вскочил на четвереньки и, судорожно трясясь и дергаясь, выблевал все, что было у негов желудке, а потом зашелся в кашле, тяжелом и, казалось, бесконечном. В наступившей как-то вдруг темноте напоминал он крупную больную собаку, которая, пошатываясь на подогнутых лапах, облаивает бочку и стрельцов. Наконец-то затихнув, он с трудом оторвал от землиправую руку с посиневшими от холода, грязными пальцами, провел ею по лицу, медленно и осторожно, словно проверял, на месте ли оно, убедился, что на месте и почти не разбито, сдавил щеки и рот, собрав в пучок жидкую бороденку, выжимая из нее воду.

Едва его рука вновь коснулась земли, стрельцы подхватили мужичонку и опять макнули в бочку, на этотраз ненадолго, до первых пузырьков. Отпустив пьяного, они одновременно отшагнули отбочки, вытерли руки о полы кафтанов и замерли с отсутствующими лицами, точно давно уже стоятздесь, переговорили обо всем на свете и теперь дожидаются смены, которая придет не скоро.

Пьяный обхватил бочку руками и медленно опустился на колени, прижавшись щекой к ржавому обручу. Он покашлял малость, брызгая слюной и каплями воды из легких и постукивая головой по клепкам и обручу. Сжав нос грязными пальцами, высморкался, вытер их о порты, пробурчал без злости и обиды:

– Ироды… креста на вас нет…

– Ан врешь, есть! – весело ответил светло-русый стрелец.

– А тыкак это до сих пор свой-то не пропил?! – наигранно удивился темно-русый и вытер глаза, словно никак не мог поверить, что крест не пропит. – Помочь? – спросил он, заметив, что мужичонка схватился за верхний край бочки и пытается встать.

Пьяный ничего не ответил, поднатужился и поднялся на широко расставленные ноги, чуть согнутыев коленях, подтянулодной рукой сползшие порты, а другой попробовал запахнуть разорванную до пупа рубаху.

– Пойдем, воевода кличет, – сказал светло-русый стрелец.

– Он еще испить хочет, водица понравилась! – пошутил его напарник.

– Ироды… – повторил мужичонка, отпустил верхний край бочки, пошатался малость на нетвердых ногах и пошел со двора прямо по луже. Стрельцы, пристроившиеся к нему по бокам, чтобы не сбежал, тоже должны были шагать по луже, а потом месить грязь, потому что мужичонка выбирал дорогу как можно хуже, а стоило им отойти от него больше, чем на шаг, останавливался и бурчал: – Воевода кличет…погулятьне дадут…

В гриднице, освещенной дюжиной свечей в четырех тройных подсвечниках на высоких подставках темного дерева, было жарко натоплено, однако князь – шестидесятичетырехлетний старик с узким скуластым лицом, седыми бровями, такими кустистыми, что, казалось, достаютдо расшитой золотом и жемчугом тафьи, прикрывающей макушку наголо бритой головы, и черными, наверное, крашеными усами и бородой – зябко куталсяв горностаевую хребтовую шубу ис недоумением и завистью смотрел на подрагивающего то ли отхолода, то ли с похмелья, мокрого и босого человека, стоявшего перед ним с понурой головой.

– Это и есть твой хваленый ярыга? – спросил князь воеводу, сидевшего ошуюю.

Воевода – рослый широкоплечий мужчина лет пятидесяти пяти, огненно-рыжий, с двумя сабельными шрамами на веснушчатом лице и окладистой бородой, раздвоенной посередине, – ответил:

– Он самый. Выглядит, конечно, не очень, не того… – повертел он в воздухе конопатую руку с растопыренными пальцами, – …однако дело знает, а хватка – сдохнет, но не выпустит.

– Ну-ну, – недоверчиво буркнул князь.

– Больше все равно никого нет, – молвил стоявший одесную казначей – ровесник князя и такой жеузколицый, правда, с седой бородой и одетый худенько, не по знатности.

Князь тяжело вздохнул, плотнее закутался в шубу и кивнул казначею, чтобы говорил за него.

– Зачем звали – догадываешься? – спросил казначей, приблизившись, прихрамывая на левую ногу, к ярыге и став боком, чтобы видеть и князя.

Ярыга промолчал. За него ответил воевода:

– Откуда ему знать?! Посылал я его… – воевода гмыкнул, прочищая горло, – … по одному делу..

По какому – так и не смог придумать сразу, поэтому еще раз гмыкнул.