Владимир Колосов - Вурди

— А ты, я гляжу, времени не терял!

Вурденыша!

Слово-то какое!

(Противное, мерзкое, склизкое, вроде дождевого червя, изрядно разбухшего в теплой весенней луже).

Сам ты вурденыш! Сам! Сам! Сам!

(В такт судорожным движениям тела).

— Кто ты? — Ай-я лихорадочно шарила глазами по хижине, но хижина была пуста.

Вурденыша!

И откуда он знает?! (Смешной, глупый, страшный? Ишь ты, на корточках как стоял!)

Ей и в голову не могло прийти.

Однако пришло.

(Ведь это было во сне. Я спала? Долго?)

Так вот, выходит, чего она так боялась, вот откуда предчувствие. Не смерть Сая. Не хворь. А — это?

Неправда, Гвир!

И вдруг ласковая, теплая волна захлестнула Ай-ю и понесла ее куда-то, и слезы брызнули из глаз вместе с молчаливым криком:

— Но ведь он будет мой!

— Кхе… Не ожидала я от тебя, Гвирнус. — Старуха стояла в дверях, тяжело навалившись на косяк, отгоняя сорванной где-то веткой осины налетевшую вдруг мошкару.

Гвирнус торопливо вскочил на ноги, неловко отпихнул ногой выставленные на полу замысловатые фигурки.

— Я… — начал было он, чувствуя, как внезапно запершило в горле и расползлись тараканами по углам все подходящие к такому случаю слова.

— Ты что ищешь-то?

— Я… — Гвирнус развел руками.

— Что ищем-то, спрашиваю? Может, и я чем помогу? У меня, сам знаешь, добра всякого полно.

— Показалось мне, — пробормотал вконец смутившийся нелюдим, — ну, что повелитель тут балует. Не знаю я. Само получилось… — Он развел руками. — Тряпки-то у тебя на окнах зачем?

— Тряпки, говоришь? — хмыкнула старуха. — Ладненько, садись за стол. Поговорим. Только в сундучок-то все обратно сложи. А эти, — Гергамора ткнула морщинистым пальцем в разбросанные по полу фигурки, — если хочешь, бери. Мне они ни к чему. Может, эля хлебнешь?

— Не, — мотнул головой нелюдим.

— Знаю. Ай-е не понравится. Ты ведь из-за нее пришел?

— Да. — Гвирнус торопливо складывал в сундук старухино барахло. Он поднял фигурки, еще раз внимательно осмотрел их.

— Бери, — повторила Гергамора.

— Кто это?

— А я почем знаю. Мне они еще от деда достались. Да и деду вурди знает от кого. Так, храню, сама не знаю зачем.

— Ага, — глупо сказал нелюдим, кладя фигурки на место, — пускай лежат.

— Пускай, — кивнула Гергамора.

Она вошла в хижину, прикрыв за собой дверь, и в комнате стало заметно темней. Подошла к полкам с домашней утварью, взяла пару глиняных кружек. («Еще Гей делал, знатная работа», — заметила старуха). Другой рукой прихватила небольшой кувшинчик с отваром. («Ничего, это не эль, не бойся, и не из лягушек, так, для здоровья», — бормотала она). Гергамора поставила кружки и кувшинчик на стол. Придвинула к Гвирнусу один из табуретов. На другой, кряхтя, опустилась сама.

— Садись. Успеешь к Ай-е-то.

Гвирнус послушно сел:

— Рожает она. Может, уже и родила. Сходила бы ты посмотрела, а?

— Я уж сегодня за утро насмотрелась, — буркнула старуха. — Про Касьяна слышал?

— Что, и его прихватило?

— Сгорел бедняга. Живьем сгорел. Хижину Гееву жгли, ну его и прихватило. Так, говоришь, рожает?

Гвирнус кивнул.

— Не вовремя, ох не вовремя, — крякнула старуха.

— Это почему?

— Сам знаешь. Хворь. Да и злые нынче все. Виноватого ищут. Как ты думаешь, кого? Вон Питер с Гнусом все утро шушукались. Боюсь, как бы не про твою… С них станется. Зря оставил Ай-ю одну, зря.

— А ты болтай поменьше, — обозлился нелюдим, — я же по-человечески. Помочь прошу.

— Вот и я по-человечески. Ты бы от нее лучше ни на шаг не отходил. Не любят ее, ох не любят. А с тех пор, как хворь пошла, так и вовсе… не так, как Хромоножку, а хуже. Куда хуже, гм!

— Раскаркалась. — Гвирнус резко встал. — В последний раз спрашиваю — идешь?

— Ишь какой быстрый, — проворчала Гергамора, разливая отвар по кружкам. — Другие без меня рожают, и ничего. А тебе Гергамору подавай. Дам я тебе кое-что, — буркнула она, — не торопись. Настоечка у меня одна есть. Пускай выпьет. Глядишь, дней пять у нее будет, если правда, конечно, что рожает уж. У страха-то глаза велики. Может, ничего еще и нет?

— Сам видел, — возмутился Гвирнус.

— Мало ли что ты видел. Ты в этих делах и не разбираешься, поди. Ладно, ладно, — закряхтела старуха, — верю. Ну, и как выпьет, полегчает ей, бери ее в охапку и в лес.

— Это еще зачем?

— Сказала бы я тебе, да, боюсь, все равно не поймешь.

— Говори уж, коли начала.

— Ну… гм… — замялась Гергамора, прихлебывая из своей кружки. — Дитя у нее больно необычное будет. А может, и нет, — задумчиво сказала она. — Как знать?

— Э… погоди, что это ты такое несешь?

— Язык мой старый, сам знаешь — тыщу лет прожила, всякого насмотрелась; в общем, сказала я тебе, а ты как хочешь понимай.

— Зря я к тебе пришел, — проворчал Гвирнус, — никакого проку от тебя. Загадки одни. Дитя необычное… Повелитель, что ли? Так с чего?

— Дурень ты. Не повелитель — человек.

— Верно говорят, что у тебя ум за разум заходит, — сказал нелюдим. — Может, и настоечка твоя — не настойка, а отрава, а?

— Не хочешь — не бери, — хмыкнула старуха. — Давай-ка я тебе сказочку расскажу. Про Найденыша. Я нынче хотела рассказать, да никто слушать не стал. Занятная сказочка…

— После, Гергамора. Давай сюда свою настойку. Поверю я тебе.

— Да уж поверь, милый. Все вы такие. Как в моем барахлишке копаться, так не спешил. А как со старухой поговорить, так и за порог. Ну да ваше дело молодое, глупое. Бери, одним словом. Вон там на полке — самый маленький кувшинчик видишь? Настойка и есть. Сам возьми. Устала я. Посижу еще. Э! Куда! — крикнула она в спину удалявшемуся Гвирнусу. — А дверь-то, дверь-то закроет кто?

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Если выпьешь кружку эля, жизнь покажется милее. Гм! (Чем больше, тем лучше). П-пожалуйста, к-куда же вы все запропастились? Т-такая погодка! Т-такая! (Две. Две, или я не человек!) К-кувшинчик! Никому не нужен? А то я завсегда. Гм, что за жизнь, ей-ей. Пей не пей, а все равно. Что все равно? А все — все равно! Эй! Налейте меня до краев! В смысле, по самую глотку. Пить хочу! — бормотал Хромоножка Бо, сидя у забора. Его длинные ноги в ободранных, густо облепленных репейником штанах подергивались в такт бессмысленному бормотанию. Время от времени он вытаскивал из земли пучки жесткой желто-зеленой травки и разбрасывал их вокруг себя, приговаривая: — Ишь понаросла, сволочь, шагу ступить некуда.