Мэри Стюарт - Недобрый день

Королева опустилась на колени у края заводи и заставила Мордреда усесться рядом. Мальчика била дрожь.

— Ты все еще боишься?

— Я продрог, госпожа, — процедил Мордред сквозь зубы.

Моргауза улыбнулась про себя: она знала, что мальчуган лжет.

— Скоро ты позабудешь о холоде. Преклони колена, молись Богине и гляди на воду. Не говори более ни слова, пока я не прикажу. А теперь, сын моря, давай узнаем, что скажет нам омут.

Она умолкла и вперила взор в чернильные глубины заводи. Мордред, стараясь не двигаться, сосредоточенно глядел вниз. Мысли его по-прежнему мешались; мальчик сам не знал, что в нем сильнее — надежда или страх увидеть что-либо в этом безжизненном зеркале. Но страшился он напрасно. Для него вода была только водой.

Один раз Мордред украдкой оглянулся на королеву. Лица Моргаузы он не увидел. Она склонилась над заводью, распущенные ее волосы рассыпались волной; шелковая завеса струилась вниз, касаясь поверхности. Королева застыла в трансе — настолько неподвижно и отрешенно, что даже ее дыхание не колебало черной глади, где, словно водоросли, стелились пряди ее волос. Мальчуган похолодел, обернулся и яростно уставился на воду. Но если призраки Бруда и Сулы и двух десятков младенцев, погубленных происками Моргаузы, и находились в пещере, Мордред не увидел даже тени, не ощутил леденящего дуновения. Он знал только, что ненавидит тьму, замогильное безмолвие, дыхание, затаенное в ужасе и предвкушении, и невесомые, но явственно ощутимые флюиды магии, что исходили от оцепеневшей фигуры Моргаузы. Он был сыном Артура; и, хотя все силы магии не открыли королеве горькую правду, но один-единственный недолгий час, в течение которого мальчик приобщился к ее мистериям, неумолимо отдалил от нее Мордреда — более успешно, нежели изгнание. Сам Мордред этого не сознавал, знал только, что отдаленный плеск и рокот моря говорят об открытом воздухе, и ветре, и отблесках солнца на пенных гребнях и властно манят его душу прочь от безжизненной заводи и погребенных в воде тайн.

Наконец королева пошевелилась. Глубоко и прерывисто вздохнула, отбросила волосы назад, встала.

Возликовав про себя, Мордред вскочил на ноги, метнулся к двери, распахнул ее перед королевой и сам проследовал за нею в клинообразный проем, облегченно переводя дух и радуясь избавлению. Даже кладовая, с ее жуткими стражами, после безмолвия пещеры и экстатического дыхания ведьмы казалась столь же обыденной, как дворцовые кухни. Теперь он улавливал запахи ароматических масел, что Моргауза использовала при составлении своих терпких духов. Мысленно благодаря судьбу, принц задвинул задвижку и обернулся: королева опустила светильник на стол.

Казалось, она уже знала ответ на свой вопрос, потому что слова ее прозвучали весело:

— Ну что ж, Мордред, вот ты и заглянул в мой кристалл. Что ты увидел?

Не доверяя собственному голосу, мальчик покачал головой.

— Ничего? Ты хочешь сказать, что не разглядел ровным счетом ничего?

— Я видел озерцо морской воды. И слышал море, — хрипло отозвался Мордред.

— И только? В то время как заводь эта — средоточие магии?

К превеликому удивлению своего спутника, Моргауза улыбалась. По наивности, он ждал разочарования.

— Да, только вода и камень. Блики на камне. А один раз мне… мне показалось, будто что-то шевелится, но я подумал, это угорь.

— Рыбацкий сынок. — Королева рассмеялась, но на сей раз эпитет не заключал в себе издевки. — Да, там живет угорь. Его принесло волной в прошлом году. Ну что ж, Мордред, мальчик с моря, ты не пророк. Какими бы способностями ни обладала твоя родная мать, тебе они не передались.

— Да, госпожа.

В голосе Мордреда прозвучала неподдельная признательность. Он напрочь позабыл, что ему было велено высмотреть в заводи. Лишь бы допрос поскорее закончился! Едкий запах горящего масла, смешанный с приторными ароматами притираний, действовал на него угнетающе. В голове все мешалось. Даже шум моря доносился словно бы из другого мира. Он в ловушке, заперт в безмолвии этой древней и душной гробницы, наедине с чародейкой-королевой, которая ставит его в тупик своими расспросами и сбивает с толку непонятными перепадами настроения.

А Моргауза не спускала с него глаз, и под странным этим взглядом мальчик нервно передернул плечами, словно собственное тело, облаченное в знакомые одежды, вдруг показалось ему чужим. Скорее стремясь нарушить молчание, нежели из любопытства, Мордред спросил:

— А вы увидели что-нибудь в заводи, госпожа?

— О да, воистину. Оно все еще там, то самое видение, что являлось мне вчера и еще раньше, задолго до того, как прибыл посланец от Артура.

Голос ее звучал гулко и ровно, но в безжизненном воздухе эхо не пробуждалось.

— Я видела кристальный грот, а в нем — моего недруга, мертвого, на погребальном ложе, в окружении свеч; не сомневаюсь, что тело обращается в прах забвения, как гласило изреченное мною проклятие. И еще я видела самого Дракона, моего дражайшего братца Артура: он восседает под сенью своих золоченых башенок, рядом с бесплодной королевой, дожидаясь возвращения корабля к Инис-Втрину. А затем я увидела себя, вместе с моими сыновьями и с тобою, Мордред; так, все вместе, мы наконец-то вступили под сень врат Камелота с дарами для короля… наконец-то!.. И здесь видение погасло, но не раньше, чем я успела разглядеть, как он приближается, Мордред, сам Дракон… Ныне Дракон бескрыл и готов прислушаться к иным голосам, испробовать иную магию и возлечь с иными советницами…

При этих словах Моргауза рассмеялась, но звук этот леденил душу, так же как и взгляд.

— По старой памяти. Иди сюда, Мордред. Нет, светильник не трогай. Мы уже возвращаемся. Иди сюда. Ближе.

Мордред шагнул вперед и остановился прямо перед нею. Чтобы заглянуть сыну в глаза, ей пришлось запрокинуть голову. Королева протянула руки и обняла его за плечи.

— По старой памяти, — повторила она, улыбаясь.

— Госпожа? — хрипло повторил мальчик.

Ладони королевы крепче сомкнулись на его плечах. Затем она резко притянула Мордреда к себе, и, не успел тот догадаться, что она замышляет, Моргауза приподнялась на цыпочки и припала к его губам в долгом, затяжном поцелуе.

Потрясенный, отчасти взволнованный, растревоженный ароматом ее благовоний и нежданно чувственным поцелуем, Мордред застыл в ее объятиях, дрожа, но на этот раз не от холода и не от страха. Королева поцеловала его снова, и голос ее прозвучал на его устах медовой сладостью.

— У тебя губы твоего отца, Мордред.

Губы Лота? Мужа, который изменил ей и возлег с его, Мордреда, матерью? И она его целует? Возможно, даже желает? А почему бы и нет? Королева по-прежнему хороша собой, а он молод и столь же искушен в любовных делах, как любой из сверстников. Некая придворная дама охотно взялась преподать ему науку наслаждения, и еще одна девица, дочка пастуха, жившая достаточно далеко от дворца, высматривала его вдали, когда принц выезжал в ту сторону через вереск, а с моря задувал вечерний ветер… Мордред, воспитанный на островах, до поры не тронутых ни римской цивилизацией, ни христианской моралью, задумывался о грехе не больше, чем молодой зверь или один из древних кельтских богов, что скрываются в каменных курганах и проносятся на конях мимо отблеском радуги в солнечный день. Так почему тело его отпрянуло, а не потянулось к ней? Откуда это чувство, будто его коснулось нечто липкое и недоброе?