Александр Зорич - Ты победил

О Шилол! Кажется, одно ребро сломано. Или треснуло.

Но Кух не сдавался. Он был столь же напорист, сколь и наивен, а потому продолжал гнуть свое.

– Я делать еда. Я плести шапка. Зверя убивать, – продолжал он.

– Да мне не нужен раб, я же тебе сказал. Еда у меня есть, шапка – тоже, а охотой я не интересуюсь. Значит, ты мне не нужен. Наслаждайся свободой!

– Те еще не знаешь, нужен или не нужен, – парировал Кух. – Вот посмотришь, я буду хороший, а ты будешь со мной делиться своей большой сила.

– Большой силой? – переспросил Эгин.

– Ну, у тебя столько много силы! Тебе не жалко будет со мной поделиться. Куда ты пойдешь, туда и я. Твоя слава это будет немножко моя слава. Это будет хорошо, – мечтательно сказал горец.

Эгин шел молча. Из «Земель и народов» их беседа потихоньку превращалась в столичный фарс. Продажная девица уговаривает смазливого матроса взять ее даром, а тот не соглашается. Утомительно, хотя местами все-таки смешно.

– Кух полезный. Он знает где живет мое племя. Про мед знает. Про Большую Пчелу много знает.

– Про мед? – оживился Эгин, который был слегка заинтригован – последние слова Круста Гутулана были посвящены именно меду. – А твой предыдущий хозяин, Круст, он что – тебе больше не хозяин?

Кух поморщился и, скроив уморительную рожу, отвечал.

– Не-ет. Круст трусливый, он не воин. И хозяином меня не бывал. Не-ет, такой человек не может мне быть за хозяина. Я ему продал немного меду, а он мне за это позволил жить у себя. Я не быть ему раб. Другие – да, а я – нет. Я только тебе, гиазира, буду раб… Ну что, здорово? – с надеждой, с настоящей и неподдельной надеждой спросил Кух, остановившись, как вкопанный, перед Эгином.

Эгин тоже остановился. Скрестил руки на груди. Осмотрел Куха с ног до головы. В неярком розовом свечении утренней зари горец казался совсем смуглым. На его лице застыла блаженная, немного глуповатая и совсем детская улыбка. Кто бы мог подумать, что можно так радоваться возможности попасть в рабство? Затем Эгин вспомнил о Прокаженном и о личном задании гнорра, которое так и осталось невыполненным. Возможно, этот странный парень окажется ему полезен. И мед. Кто еще знает про этот проклятый мед больше, чем один из горцев?

– А если я буду плохим хозяином? – с хитрым прищуром спросил Эгин.

Кух соображал и решал довольно долго. Похоже, для него такой вопрос был равноценен вопросу «А если твой хозяин будет ходить не на ногах, а на руках?». А затем, собрав в кулак всю свою волю и риторические способности, ответил:

– Если плохим, тогда Кух уйдет. Здорово? – с неподдельной серьезностью заявил он.

– Здорово. Договорились, – Эгин, как ни старался, не смог сдержать улыбки.

Хорошенькие рабы здесь на Медовом Берегу!

Когда Есмар, предававшийся утреннему бритью, увидел своего начальника и тайного советника Йена окс Тамму через распахнутое окошко, его лицо противоестественно вытянулось.

Есмар был удивлен. А удивляться, прямо скажем, было чему. Тайный советник был грязен в буквальном смысле как свинья, а также потен, окровавлен, изможден. Одежда советника была изодрана и кое-где покрыта корками спекшейся крови, спутанные волосы были собраны в неопрятный узел на затылке, а над ножнами курился едва уловимый пар – дух тяжелой ночной работы. Таким Есмар еще не видел Эгина никогда.

Рядом с Эгином семенил низкорослый мужичок, одетый как пастух Круста Гутулана, с которым тайный советник, представьте себе, даже не брезговал разговаривать. Есмар завязал штаны, быстро стер островки мыла со щек и натянул рубаху. Что-то подсказывало ему, что первым делом разбираться будут с ним.

Есмар опрометью бросился к пустующей комнате прислуги и выпустил оттуда Логу.

Пес выглядел мятым, обиженным и злым. Раньше хозяин никогда не отправлял его в изгнание на всю ночь. А в эту ночь – отправил. Логу огорчало, что столь многие и важные вещи, которые он пытался объяснить своему хозяину лаем и воем, сегодняшней ночью остались не поняты и не приняты.

Учуяв приближение тайного советника, Лога заметно повеселел. Наконец хоть кто-то объяснит его хозяину на человеческом языке то, что он, Лога, не смог объяснить ему на своем, собачьем.

Так оно и случилось. Эгин был скуп на описания, угрюм, но не пропустил ничего существенного. Ни выползков, ни проседающие строения, ни «гремучий камень», ни нравы костеруких.

Есмар слушал Эгина, подперев ослабевшую челюсть коленом. Его, конечно же, учили, что в жизни случаются разные неприятные и непредвиденные вещи. И что некоторые вещи являются предметом особого внимания офицеров Свода Равновесия, к числу каковых он, Есмар, относится. Но вот в то, что на Медовом Берегу, в этой дыре, где только сто лет назад начала кое-как ходить варанская монета, как раз и случаются именно такие вещи, Есмар все еще не мог поверить. Хотя и стремился к этому всей душой.

– То-то я думаю! Лога всю ночь бесновался, будто повредился в уме! – сокрушенно затянул Есмар, которому было и страшно, и интересно в одно и то же время. – Я думал, у вас там гроза, а то был «гремучий камень»!

Эгин бросил одобрительный взгляд на пса. Он был о его проницательности значительно худшего мнения. Твари они и есть твари. Что с них взять. Кстати, о тварях…

Эгин взглянул на Есмара с бесшабашным весельем смертельно усталого человека и потребовал:

– Ладно, хватит попусту жрать воздух. Неси мне альбатроса. Пора ему лететь в Пиннарин.

– Я так и думал, сейчас его позову, – с готовностью отвечал Есмар и скрылся за дверью.

Некоторые птицы могут жить в неволе. Некоторые – нет. Альбатрос как раз из вторых. Сколь бы ни была велика клетка, сколь бы ни был хорош корм, альбатросу не просидеть в ней более трех недель. Причем три недели – это срок для альбатросов, выпестованных в Своде Равновесия Опорой Безгласых Тварей. Остальные не сносят в неволе и трех дней.

Альбатрос, которого привезли с собой из Пиннарина Эгин и Есмар, получил свободу в тот же день, когда офицеры устроились в новом жилье. Но свобода эта была, конечно, относительной. Здесь действовал общий принцип, распространявшийся на всех, кто когда-либо имел отношение к Своду Равновесия. Тебе может казаться временами, что ты свободен, но в более трезвом состоянии духа, конечно, понимаешь, что эта свобода – не более, чем иллюзия. Хотя отнюдь не худшая из иллюзий.

Альбатрос должен был являться по первому зову Есмара в промежуток времени не больший десяти коротких варанских колоколов, причем звать его Есмар выходил на крышу того самого дома, где они жили. Как он это делал, какие слова говорил и говорил ли вообще какие-нибудь слова, Эгин не знал. Да ему это было, в сущности, безынтересно. Каждый должен заниматься своим делом. Офицер Опоры Благонравия – пресекать Крайние Обращения, офицер Опоры Писаний – находить и уничтожать вредные книжки о Звезднорожденных, а офицер Опоры Безгласых Тварей – повелевать альбатросами. Эгин уже однажды был свидетелем, как Есмар вызвал птицу среди ночи. Вызвал, когда на море лютовал шторм, а на суше хлестал ливень, и сделал это очень быстро. Видимо, слово Есмара было для альбатроса законом. Более непреложным, чем веления собственного естества.