Ночная Всадница - Дочь Волдеморта

— Поглядите, кого я вам тут привел! — радостно сказал Рон.

— Привет.

— Здравствуй, Гарри, — кивнула ему Гермиона.

— Привет, — улыбнулась Джинни, выжидающе глядя на вошедшего. Но Гарри не шелохнулся, и постигшая основы легилименции Гермиона поежилась, ощутив весь коктейль гнева, негодования и обиды, взорвавшийся в душе рыжеволосой ведьмы.

— Ну что? — тихо спросила наследница Темного Лорда вслух. — Как прошло лето? Какие планы, Гарри?

Парень прошел в комнату и приблизился к окну. Рон с глубочайшим интересом уставился на него, а Джинни напротив демонстративно отвернулась.

— Я возвращаюсь в Хогвартс, — объявил Гарри Поттер. — Это последняя воля Дамблдора.

* * *

— Он прилетел ко мне в первую ночь у Дурслей, — говорил Гарри деревянным голосом. — Феникс. Патронус–феникс. Последний привет от Дамблдора. — Он умолк, но потом опять заговорил глухо и безжизненно. Было заметно, что слова давались парню с большим трудом. — Просил прощения. За то, что оставил меня. Передал, что я достаточно силен, чтобы пережить всё это. И он просил меня закончить школу. Просил вернуться туда ещё раз и учиться прилежно, ради него.

«Учись хорошо», — пронеслось в мыслях Гермионы, и она с трудом сдержала улыбку от диковатого сравнения, возникшего в голове. Об Альбусе Дамблдоре у нее теперь составилось новое мнение, сильно отличное от того, зачастую слепого, восторженного восхищения, которое она испытывала к старому мудрому директору раньше.

«Я никогда не отрицал его силы. Дамблдор — могущественнейший волшебник. Я не уставал поражаться также и его ловкости, и его уму. Мне было чему поучиться у Альбуса Дамблдора, Кадмина. С самого начала, как только я его узнал, он, казалось, видел меня насквозь. Тогда. А это более никому не удавалось.

Всю свою сознательную жизнь я играл с Дамблдором в шахматы, но не сразу понял, что и он увлеченно играет со мной. И что для него эта партия со временем стала единственным смыслом существования.

Дамблдор давно искал достойного соперника, он скучал. Когда‑то в молодости будущий директор Хогвартса увлекся другой игрой, но ту он воспринимал иначе. Верил, боролся, строил грандиозные планы… И серьезно обжегся в конце. Тогда, мне думается, Дамблдор дал себе зарок не увлекаться больше строительством нового мира. И с годами сильно заскучал. Нереализованный потенциал сводил его с ума, но Дамблдор боялся затевать игру на пустом месте, чтобы снова не вышло катастрофы.

И тут появился я.

Он сразу почувствовал скрытую во мне опасность и решил, что настал час проявить все свои качества, чтобы уберечь магический мир от моих посягательств. Благородно. Но он снова слишком увлекся игрой.

Она стала для него всем, но вместе с тем превратилась со временем всего лишь в игру. Игру всей жизни. Но игру. Шахматную партию. А в шахматах, как известно, принято при необходимости жертвовать фигурами. И выстраивать такие комбинации, чтобы жертвы эти принесли наибольший эффект.

Я пытался победить смерть, я пытался реализовать свои идеи мироустройства, я строил империю — а Дамблдор лишь играл со мной в шахматы. И, надо признать, это был достойный и очень опасный соперник.

Он множество раз рушил сложнейшие мои замыслы, крушил грандиознейшие планы. Он поставил мне не один опаснейший шах — но он боялся выиграть эту партию окончательно. Потому что это грозило скукой — наистрашнейшим врагом великого ума.

А после нескольких самых крупных побед Дамблдор поверил в свое всемогущество. Поверил в то, что ему ведомо всё, что он лучший в мире кукловод — и его кукольный театр приносил ему немалое моральное удовлетворение. Его куклы им восхищались. И это повальное раболепие сыграло в итоге с ним злую шутку. В том огромном сундуке, где Дамблдор хранил своих марионеток, скопилось слишком много послушного тряпья, и за этим тряпьем кукловод не заметил, что некоторые игрушки начинают обрывать свои нити.

О том, что у этих кукол к тому же были сердца, я говорить не стану — ибо сам, когда нужно, легко забываю о чувствах своих подданных. Единственное различие в том, что я всегда понимал, что это — лишь мои подданные. А Альбус Дамблдор предпочитал верить, что в кукольном домике живут его родные дети, любимые чада.

Самообман — вот слабость, которая погубила Дамблдора. Слабость, которая стала прогрессировать, едва он позволил её себе. А это случилось, как только старик затеял со мной свою шахматную партию…

И к старости он стал глуп — да, Кадмина, именно глуп. Мудр и глуп одновременно. Просто при всей своей силе, при своем разуме, при всех своих качествах он начал пагубно верить в тот образ, который придумал себе о людях; верить в то, что в каждом есть добро — в той интерпретации, которую он сам для себя сочинил. И что это добро в них можно использовать.

Даже в минуту своей гибели он верил в преданность Северуса Снейпа. Считал, что знает о нем достаточно, что Северус впредь будет верен — и только ему. По странной причине возомнил себя благодетелем человека, исковерканные жизнь и судьба которого аккуратно вписались в его блистательный хэллоуинский гамбит[18]. Но человек, смирившийся из‑за чувства вины, никогда не будет предан по–настоящему. В нем таится обида. И когда‑нибудь она выливается наружу — в особенности если постоянно давить на и без того хлипкую плотину. Дамблдор сам, своими же поступками, заставил Северуса сделать окончательный выбор. Выбросить прочь давно оборванные нити.

Ещё, не мудрствуя лукаво, Дамблдор долго пытался отыскать свое виденье моей души во мне самом. Но чем дальше, тем менее понимал мою сущность. Он поверил, что уже знает обо мне всё, что я не вижу своих слабостей и не могу узреть свои ошибки.

Дамблдор никогда не считал простоту пороком — ведь простаками так легко добродушно управлять. Их судьбу нетрудно построить и направить — и они же сами останутся благодарны тебе. Так этот опытный кукловод и сколотил свой кукольный театр.

Но с годами и Дамблдор, не замечая того, становился всё доверчивее, всё наивнее. Возомнил себя мудрейшим вершителем судеб и слишком привык к этому. Считал, что никто не может разгадать его замыслов, переиграть его. И в итоге переиграл себя сам.

Он долгие годы выпиливал блистательного ферзя, имя которому Гарри Поттер; лепил, словно скульптор, продумывая каждый штрих. Выверяя каждую линию, каждую черту характера будущей первой скрипки своего оркестра. Он бережно и вдумчиво растил его, как трепетнейший родитель лелеет свое дитя, как искуснейший садовник выхаживает дорогие его сердцу растения. Он видел в Гарри Поттере будущее. Шанс на будущее для целого мира. Кульминацию нашей партии.