Виктор Некрас - Ржавые листья

— Угу, — кивнул Отеня. За его спиной холопы споро собирали на стол. — Вчера только привезли «Одиссею» Омира. Сей час покажу.

Он полез на лавку, чтобы дотянуться до самой верхней полки. А Гюрята смотрел на его и улыбался — приятно смотреть на людей, коих спросили о любимом занятии.

Если бы не книги и оружие, Отеня давно бы уже стал богачом; если бы не его лёгкое и бездумное отношение к деньгам, он бы не остался до сей поры холостяком; если бы не его беспокойный и прямодушный нрав и привычка говорить правду в глаза, он мог бы давно уже стать воеводой, равным Слуду, Свенельду или Волчьему Хвосту. Обо всех этих «если» Отеня знал, но продолжал жить так, как ему любо.

Впрочем, женат он всё же был. Из Хвалынского похода Отеня привёз невольницу — самую настоящую скифку. Уж где он её сыскал — не знал никто. Из невольниц она быстро стала женой. Но уже на следующий год она погибла в Искоростене. Может, из-за неё Отеня и не женился более? Может, потому и не знал покоя — не искал ли похожую?

— Кушать подано, господине, — помешал тиуну холоп.

Посреди стола исходил жаром горячий ржаной хлеб. Деревянный жбан с квасом, поливной кувшин с вином, ломаный сотовый мёд в деревянной чашке, блестящие капельками масла блины, желтоватый плотный сыр в глубокой чашке, солёные огурцы, переложенные укропом, брусничным и дубовым листом, обжаренная в муке рыба… н-да, своей привычки вкусно поесть при каждом удобном случае Отеня не оставил.

Несколько времени мы молча пожирали выставленное на стол обилие — слышно было только чавканье и сытое урчание, словно насыщались два голодных зверя. Гюрята вдруг усмехнулся про себя — странник, книжный ценитель и любомудр, знаток иных наречий, иной раз и правивший посольское дело, и водивший полки, Отеня жрал грубо, как голодный волк.

Словно услыхав его мысли, Отеня вдруг рассмеялся. Гюрята глянул на тиуна и подивился происшедшей с ним перемене — теперь Рыжий ел спокойно, размеренно, словно на посольском приёме.

Когда дело дошло до зверобойного взвара с мёдом, оба новогородца откинулись к стене, полуразвалясь на лавках:

— Благодарствую, — сказал, наконец, Гюрята, допив вторую кружку. — Не хуже, чем на княжьих пирах.

Отеня насмешливо хмыкнул:

— Пиры эти… он всё на древлего Владимира равняется, на Красное Солнышко. Мнит, что потомки его так кликать станут, спутают…

— Князь Владимир Святославич правит Русью, как первый средь равных, — сказал Гюрята, выискивая на столе среди сбережённых с осени в княжьих погребах яблок покрупнее и посочнее.

— Угу, — кивнул Отеня, пряча насмешливые искры в глазах. — Мнишь ли ты, что Ярополк был бы хуже?

Гюрята смешался, не нашёлся в первый миг, что ответить.

— И Святослав тож был первым средь равных.

— Святослав был великий вой, — пожал плечами Гюрята. — Но он о Руси не заботился, только воевал…

— О как, — крякнул Отеня. — Он что, для своего удовольствия воевал?

— Да нет, — вновь смешался Гюрята. — Не то я хотел сказать…

— А сказал.

— Но… сколь раз печенеги осаждали Киев, когда он где-то с войском бродил?

— Всего один раз, — возразил Отеня. — За что и поплатились потом. Разве нет? И больше ни единого набега на Русь не было. А хан Илдей и вовсе к Ярополку служить пришёл.

— Но Святослав открыл дорогу на Русь печенегам!

— Как это? — поднял брови тиун. — Опять эти байки про то, что Козария их сдерживала? Брехня собачья. Попробуй, сдержи ветер. Да и не Козария была промеж Руси и печенегов, а напротив — печенеги промеж Русью и Козарией. Нет?

— Но Козария… — всё ещё возражал гридень.

— Козария мешала нашей восточной торговле, — пожал плечами Отеня. — Не одним же иудеям караваны по Востоку водить. Козарский замок с низовьев Волги сбить было — святое дело. Пото столь охотников её губить и набежало, опричь нас. Эва — и печенеги, и аланы, и греки, и Мансур ибн-Нух.

— Но… Козария ведь уже не была врагом Руси…

— Расскажи это обозникам, — презрительно усмехнулся Рыжий. — А лучше — Военегу Волчьему Хвосту. Только на коне будь, чтоб удрать успеть, а не то плетью отходит.

Он помолчал.

— Смотрю я на вас, молодых и думаю — то ли вы и вправду такие дураки, то ль ещё что… Это ж надо придумать — Козария не была врагом! Короткая у вас память, всё забыли. Пейсах, стало быть, не Чернигов жёг, а к Киеву отдыхать приходил…

— Отдыхать?

— Угу. Ворочался с ратью домой… отколь-нито из Хорезма или из Мазандерана, вот по пути и завернул под Киев — отдохнуть да коней купить.

Тут Рогович не выдержал и захохотал, но тут же оборвал смех. Сказанное тиуном было настолько нелепо… что вполне могло сойти за правду.

— Чего ржёшь? — бросил Отеня злобно. — Иные козарские подпевалы и так ныне при Владимировом дворе болтают, что Святослав, мол, был рыцарственный дурак с шилом в заду, вот и искал, с кем бы повоевать.

Гюрята молчал — вдруг прорвавшаяся злоба Отени была для него внове, и что ответить — он не знал.

— Если хочешь знать, Святослав совершил всего одну ошибку, — добавил Рыжий потишевшим голосом.

— Какую? — вскинул брови Рогович.

— Он раньше времени влез в свару с Царьградом. Конечно, воевать с ним всё одно пришлось бы, да и случай уж больно удобный выдался… — он многозначительно умолк. — Да только переже надо было христианскую заразу в Киеве выкорчевать.

— А ныне?

— А ныне самое первое дело — Степь! Осадить печенегов на землю! И продвинуть межу к Дону, а то и к Волге.

— На это уйдёт вся жизнь… — заметил Гюрята, понимая всю правоту этого неуёмного бродяги.

— И пусть! А зато потом — Царьград!

— Царьград, — задумчиво повторил Рогович. — Империя тёплых морей сильна…

— Сильна, — подтвердил Отеня. — Да только сильна она, пока мы все порознь! Ныне вот с печенегами разратились, на самой Руси всяк в свою дуду дудит — вятичи вновь отложились, у северян и древлян всё ходит ходуном, радимичи киевских тиунов истребили, про Полоцк я и вовсе молчу! При таком раскладе великому князю более десяти тысяч воев не выставить. Куда уж тут Царьград воевать…

— Отеня, да тебе при князе правой рукой надо быть! — воскликнул гридень.

— Зачем? — Отеня отпил из вино из чары. — Владимир Святославич вряд ли дурнее меня — сам всё понимает без моих подсказок. А ежели для почестей, роскоши… зачем они мне?

Глава четвёртая Волчье отродье

В княжеском тереме чадно — мечется пламя факелов, разгоняя рвущиеся синие сумерки. Чеканя сапогами шаг, идёт смена ночной варты — звенят кольчуги, зловеще блестят в пламени факелов шеломы и лёза мечей и секир. Чернь, серебро, позолота, скань, резьба по дереву. Морёный дуб, золото, камень, железо.