Терри Лу - Под крылом дракона

Его странный питомец проснулся и выглядывает из кармана сумки, с которой Лис в последнее время не расстается. Мордочка у мыши недовольная, пятачок напряженно дергается, втягивая воздух, — зверек чувствует исходящую от меня угрозу. Поймав его взгляд, силой удерживаю, давая понять, кто здесь хозяин. Зверек сначала пугается, прикрывает глаза пленочкой век, но спустя пару секунд вновь таращится не мигая. Глаза черные и блестящие, как ягоды ядовитой рукубы. Я усмехаюсь. Не признает другого хозяина, кроме Лиса.

Лис бормочет что-то во сне, шмыгая носом. Я долго смотрю на совсем по-детски пухлые щеки с рваными тенями от ресниц, тонкие, упрямо сжатые губы, на огненную шапку волос…

Он не перестает удивлять меня. Капризный ребенок без царя в голове, ходячая песчаная буря, голем в посудной лавке — вот каким он представлялся мне после первых часов знакомства…

Надо сказать, все оказалось гораздо хуже. Склонность разрушать и вносить хаос в окружающий мир Лис, видимо, впитал с молоком матери, и никаким каленым железом этого из него не выжечь… Но безрассудство в нем шло в ногу с храбростью, честностью и таким искренним любопытством ко всему вокруг, что в какой-то момент я четко осознал: еще немного, и этот человеческий детеныш превратит меня в ручного дракона.

А этого мне не хотелось.

Со вздохом закрываю книгу — надо же, дочитал почти до середины.

Дернувшись во сне, Лис неловко сползает на пол, так что я едва успеваю подхватить огненную голову. Аккуратно пристраиваю ее к себе на колени. Рука невольно тянется погладить короткие золотистые волосы. Они мягкие и тонкие, словно пух.

Что ты забыл в людском чреве, Лис? Ты должен был родиться драконом. Возможно, то, как отчаянно ты дрался за своего смертоносного питомца, — не храбрость, а глупость, но какая разница? Любой, самый отважный рыцарь империи не стал бы рисковать жизнью ради мелкой бесполезной зверушки. Но… как ты сказал? «Я — не любой!» Как нелепо, как патетично… Как по-драконьи…

Я знаю, мой нерожденный сын был бы таким же. Он бы плевал на опасность, потому что опасность — это вызов, а вызов — это то, что наполняет легкие воздухом, крылья — ветром, а жизнь — смыслом. Он был бы любопытным, как даккарская лиса, и честным, как последний болван…

И таким же рыжим. Потому что огненные косы моей возлюбленной Ми Джа сияли, словно первый в мире закат…

Глупый, глупый дракон!

Я сильно, до крови закусываю губу.

Неужели ни жизнь, ни сам Бог-Дракон ничему тебя не научили? Прячь свои слабости, прячь так, чтобы даже ты сам не знал, где их искать! Помни все: каждую каплю крови, каждую отнятую жизнь, каждую свою потерю! Помни и то, что все видит Тысячеокий, и за все будет воздаяние…

Лис испускает череду сопений, гудя, как встревоженный улей, ворочается и трется щекой о мое колено. Отнимаю руку от его волос, боясь разбудить.

Это хорошо, что вскоре он покинет замок и перестанет наконец тревожить мой смятенный разум…

У цепного пса не может быть ни друзей, ни любимых.

ГЛАВА 9

В ОГНЕННОЙ ЛОВУШКЕ

На шершавой поверхности стола, матово отсвечивая темно-зеленым кожаным переплетом, лежал громадный фолиант — толстый, как школьная буфетчица.

Его книжную тушу я добрых полчаса волокла от самого дальнего стеллажа, притаившегося в южной части башни.

Джалу ретировался из библиотеки несколько часов назад, заявив, что еще немного, и тальзарский дом для душевнобольных с радостью отворит перед ним двери.

Я не возражала — не то чтобы меня напрягало присутствие дракона, но под его суровым взглядом как-то несподручно было рыскать по всем уголкам библиотеки, копаться в книгах, кощунственно роняя их на пол и ставя не на свои места.

Поэтому, стоило ссутуленной спине дракона скрыться за дверью, я с энтузиазмом канзасского старателя, приметившего в речном песке золотые крупинки, бросилась выискивать между ветхих страниц сокрытые веками тайны — опасные, зловещие и, ясное дело, запрещенные!

Увы, большую часть книг я была не способна не только прочитать, но порой даже открыть. Единственным результатом ковыряния в массивных замках, смыкающих железные жвала на фолиантах, были обломанные ногти и практика ардосских ругательств.

Почему я выбрала именно эту книгу, для меня самой оставалось загадкой. Может быть, из-за таинственно сверкающей в полутьме чешуйчатой, как драконий хвост, обложки. А может быть, из-за того, что она «сама легла в руку» — хотя, по правде говоря, я попросту зацепила выступающий корешок коленом, и книга рухнула на пол, отдавив мне ноги.

Так или иначе, сейчас я намеревалась безжалостно распотрошить этот чудесный образчик иномирной литературы на Предмет тайн и загадок.

Из лежащей на коленях сумки выполз Хууб. Он здорово подрос за последнюю неделю, разъелся так, что стал походить на черный лохматый шар и теперь едва умещался в ладони. Я почесала теплый круглый животик. Мышонок прикрыл глаза и затарахтел, как старая стиральная машинка. То, что Хууб умеет мурчать, словно заправская кошка, обнаружилось совсем недавно и до сих пор всякий раз вводило меня в состояние умиленной прострации.

Единственное, что меня тревожило, так это категоричный отказ мышонка подниматься в воздух. Я несколько раз осматривала его крылья — большие, сантиметров тридцать в размахе, перепончатые, из плотной кожи, явно не просто для украшения, — но никаких видимых повреждений не обнаружила. Вероятнее всего, нежелание летать было продиктовано обычной ленью.

Вспомнив, как в детстве папа учил меня плавать (человек он строгий, военной закалки и презирал гуманные методы обучения), я несколько раз подбрасывала мышонка в воздух, делая вид, что ловить его не собираюсь, но это неизменно заканчивалось душераздирающим визгом, моими расцарапанными руками и глазами Хууба, глядящими со вселенской печалью и укоризной.

Я тряхнула головой, с трудом освобождаясь от почти осязаемых мягких пут мурчания, — в самом деле, в голову начало закрадываться подозрение, что арахонские мыши таким образом охотятся: своим очаровательным тарахтеньем попросту лишают жертву всякой силы воли, а затем набрасываются на нее с глубоко гастрономическим интересом.

Хууб оправдал опасения, попытавшись цапнуть за палец, за что получил легонький щелчок по пятачку. Я не чувствовала никакой опасности от игривого и в общем-то добродушного зверька, но одного отравленного укуса с меня хватило. Я протянула руку, со странной робостью касаясь обложки фолианта: словно бы обтянутая кожей змеи, с отстающими кое-где чешуйками, она была шершавой и чуть теплой на ощупь.