Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга 3

Это ли послушание и смирение гордыни?!

Но даже сей греховный промысел можно отмолить, искупить через покаяние. Когда же вместо псалмов и тропарей, вместо сладкозвучных песнопений всяческие вздорные словеса учат кричать, так или иначе поганых языческих богов призывать, волхвованием возбуждать дикие стихии огня, воды и ветра, тут уж и сыска можно не чинить, а за ересь подобную анафеме предавать.

По латинскому обряду и суду инквизиции пожгли бы еретиков на кострах вкупе с пустынями и скитами, дабы не множить скверну, не разносить чумную хворь.

Однако митрополит был вынужден мириться! Мало того, покрывать ересь, ибо поставлен был между двух огней: Вселенский патриарх норовит всецело завладеть душой Руси, Орда же — телом. Алексий не был жесткосердным и на костёр садить никого не собирался, но давно бы отлучил и проклял игумена вкупе с его братией и монастыри очистил бы огнём, благо, что деревянные. Да будучи при сане и мирской власти, понимал сполна, что нет более одухотворённой силы, способной противостоять этим огням. И возросший великий князь расправы над еретикам и не позволил бы, поскольку Сергий и тайное воинство его–единственная верная опора, когда среди князей удельных и в боярстве раскол и распри. Выбей её из под ног, исполни долг митрополичий, защити церковь от скверны, будет во благо и патриарху, и Орде, но всё во вред отчине своей. Не зря митрополит, по сути, правил государством при юном князе и мыслил ровно царь, совокупляя дух и плоть Руси. И потому оставалось Алексию лишь молиться, кривить душой, взваливая на неё все смертные грехи, и уповать на то, что Господу всё зримо.

Пусть и рассудит, где скверна, где правда…

ПодобнымотношениемкТроицкойпустыни митрополитснималсигуменаканоническиепуты, лишалобычныхуставных шор, по умолчаниюпозволивиметьмонастырюсвой, неписаный, никемнечитанныйзакон. Асогласноему, всякого чуждого Сергийсамолично подвергалдуховномуправежувприделехрамаивэтомпреуспел. Послушниковдля всехмонастырей, поставленныхученикамипоРуси, онпринималиправилсам, тоесть испытывал их дух и волю, послечегорассылал подругимпустыням.

Однако ражный оборотеньвворотаобителинестучал, непросилсяприютить–напротив, былпривезёнсострунённым, помимосвоей воли. Инеожиданно заполучилблагоеслово вкупесименемот старца–отшельникаидостойнуюпохвалуотсамого великогокнязя. В общем, как писанобыловНечитаной Книге. Ипроводитьегоиспытаннымпутёмпослушничествабыло

равнозначно, какеслибыучитьволкарезатьскот. Впорубылоисамомуучиться, когдапозрелнасвоюкелью, порушеннуючуждым.

Подобнойнечеловеческой силой обладали всеголишьдваглухонемыхаракса: КостырьдаКандыба, что обитали вразныхскитах. Обаоникогда–тослужилипалачамиприкняжескихдворах: одинвМоскве, другойво Владимире. ЕщёИванКрасныйзавёлправилодержатькатаминемтырей, дабы они с ума не

сошли от криков, воплей и страданий и чтоб тайн признаний, добытых подпытками, неразболтали. А как Владимир соединился с Москвой, так и палачи оказались в одном княжестве, и стало им тесно, принялись силой мериться.

Выйдут на лобное место и давай друг друга валтузить–народу по тысяче собиралось, чтоб поглазеть. Поначалу до первой крови дрались, однако так разохотились к поединкам, что удержу никакого не стало, схватывались, где придётся, бились, аж кости трещали, и всё не могли одолеть друг друга.

Однажды при юном ещё Дмитрии сошлись, желая удаль показать, дабы князь избрал победителя главным палачом. Часа три возились, оба в крови, у обоих уж рты порваны, волосья повыдерганы, все тела в синяках да ссадинах, но никто уступить не желает. И тут Кандыба Костыре глаз напрочь высадил!

Князь посмотрел на это безрадостно и обоих в Троицкую пустынь отправил, на послушание, покуда друг друга не убили. Палачи в монастыре сразу помирились, с ведома игумена и обучения ради, стал и с иными араксами бороться, чтоб выявить самого могучего.

Была у игумена заветная мечта–воспитать исполина в Засадном полку, способного выйти на поединок с супостатом перед битвой. Немного времени и минуло, как Костырь с Кандыбой всех иноков и послухов перебороли и опять между собой сошлись, теперь за право полкового богатыря–единоборца. Так пришлось их обоих в разные скиты развести и на цепях содержать, иначе бы до битвы с супостатом покалечились. И так уже один хромой, другой одноглазый.

Однажды ослабленный старец посмотрел на одного, на другого, только головой покачал и сказал:

—Не годны они для Святого Пира. Ни тот, ни другой. Святым Пиром у араксов назывался поединок перед битвой.

—Отчего же, старче? Силы они нечеловеческой! Нет более могучих богатырей на Руси.

— Всякий исполин несёт в груди ярое сердце и дух праведный, — стал наставлять отшельник. — А у этих холодные головни вместо сердец, смрад в душах от палаческого ремесла. Ищи, игумен, исполина. Того, кто огонь небесный принесёт, как в откровении писано. И победу в битве.

Подмывало игумена сразу же спросить, принёс ли ражный огонь небесный, коим возможно разить супостата, и не с его ли помощью он келью разнёс, однако чуждый не зря волчью шкуру натягивал — непрост был и своенравен, дабы впрямую отвечать.

— Ну а теперь сказывай: как матушку отыскал? — с отеческим участием спросил настоятель.

Чуждый испытывал голод зверский и потому вздумал поскорее избавиться от докучливых расспросов.

— Да дело–то нехитрое, коль засапожник отыскался. Ехал лесом да показывал вещицу.

— Кому показывал?

— Всем встречным–поперечным. Кто признает ножик Дивий… Отче, однако к трапезе зов был! Не пора ли и нам к столу?

— Где же в лесах встречные да поперечные?

— Попадаются… Верно, поросятинка с хреном гостям досталась.

— Ты что же, засапожник показывал?!

— Показывал да глядел, как людей страх разбирает… Нам варево постное? Или в честь приезда князя скоромного перепадёт?

Игумен ровно и не слышал его, своё гнул:

— И как же матушку признал?

— Так все иные–то шарахались при виде ножика, — уже с удовольствием объяснил ражный. — И которые мужского, и которые женского полу. Верно, за разбойника принимали.

— Зачем же ты мужчинам засапожник показывал, — усмехнулся игумен,

— коль мать искал?

— Диву–то в старости не признать с виду, какого полу, — весело признался оборотень. — У иных и бороды растут, и усы! Взирать потешно. Да и голоса грубые. Это в юности они лепые и пригожие. А матушка как увидела меня на красном коне, да потом как позрела засапожник, так сразу признала, кто перед ней, за собой позвала…

— Так она у тебя омуженка?