Троецарствие. Дилогия (СИ) - Останин Виталий Сергеевич

За шесть дней марша ничего заслуживающего внимания не случилось. Днем войско шагало, выдавая по дорогам километров двадцать, а на бездорожье снижая темп вдвое. Ночью — вставало лагерем, выставляло посты и разжигало костры. Каждый вечер, перед отбоем, я ходил между палатками, разговаривал со своими воинами, сидел у их костров и ел то же, что и они. Делал я так по совету Секретаря, который сказал, что так я смогу поднять боевой дух своего воинства.

Не знаю насколько мне это удалось, но вроде бы неплохо. В моем присутствии бойцы сперва робели, но стоило рассказать парочку бородатых анекдотов из своего времени, переделанных под местные реалии, ржали так, что ветры пускали. А если песню спеть, так и вовсе плакали, словно дети малые.

Да, я еще и вокалистом заделался. Наизусть я знал не так уж и много текстов, да и те что помнил, были на русском языке. Как-то на пробу я затянул «Луч солнца золотого» — сидел один у костра и вдруг захотелось. Эту песню мне пела мама в качестве колыбельной, и тут она показалась очень уместной. Ночь, костер, полная неизвестность впереди…

В общем, я начал тихонько напевать знакомые слова, как вдруг обнаружил, что слышу их так же, как произношу. То есть, на русском. Видимо, гуаньинь-переводчик с образами русской песенной поэзии не справлялся, поэтому просто решил и не пытаться.

Выводил я тихонько, для себя, но кое-кто услышал. Допев припев, я поднял глаза и увидел Амазонку. Женщина стояла на самой границе света, отбрасываемого огнем, и плакала.

— Что это за песня? — спросила она, когда я замолчал и встретился с ней взглядами. — Язык не знакомый.

— Кормилица пела. — тут же нашелся я. — Это язык горцев, она на нашем почти не говорила.

— Красивые слова. Ничего не понятно и в тоже время — понятно. Не знаю, как правильно сказать. О чем это песня?

— О том, что солнце взойдет после каждой ночи, какой бы темной та не была.

Сказал и понял, что никогда о смысле слов не задумывался — просто напевал иногда. А тут Амазонка спросила и я сразу ответил. Причем, как чувствовал ответил.

— Надежда. — сделала вывод женщина.

— Да.

На том наш разговор и закончился. А вечером следующего дня возле моего костра собрались все капитаны и Амазонка смущенно попросила меня снова спеть песню из детского мультфильма. Я оглядел собравшихся вояк и чуть не рассмеялся. Знали бы они о первоисточнике! Но первокурсницу из себя строить не стал, прикрыл глаза и тихонько запел. А в третью ночь я уже концерт для огромной толпы давал. Исполнитель одного хита, блин.

Никого не парило, что слова незнакомы. Они, как и сказала, Амазонка, угадывались. Не по смыслу, а по настроению. Люди слушали про печаль, про надежду, про жизнь, которая неизбежно вступит в свои права даже после смерти. И плакали. Не стесняясь пускали слезу юноши, вчера в армию забритые, и тертые мужики, которые уже не одного врага на копье надели. С развлечениями в древнем Китае не богато, а в походных условиях их, считай, и вовсе не было.

Меня сперва удивляло, что местные с такой естественностью восприняли поющего полководца — как нечто естественное, а не диковинку. Представить такое в средневековой Европе было бы сложно — какой-нибудь граф на привале выступает для своих солдатов. Ха! Но потом я вспомнил образ ханьского аристократа, каким его подавали в том же «Троецарствии». Всесторонне развитый человек, который может и мечом махать, и на коне скакать, и в законах шарить, а в минуты мира еще стишки сочинять. И не просто в стол, а читать их потом. С выражением!

В общем, к шестому дню похода, я уже был звездой. Солдаты пытались заучивать слова и коряво их воспроизводили на привалах, а дотошный Гань Нин даже записал текст — не оригинал, конечно, а приблизительный перевод с русского. Вышла какая-то ерунда, если честно, но Пират сказал, что подберет литературный перевод, дай только время.

Вот с ним, со временем, была напряженка. К полудню седьмого дня похода мы вышли к стенам Синьду. И всем сразу стало не до песен.

Город, который я намеревался захватить, был гораздо крупнее Пояна. Что не удивительно — стоял он на реке и жил, в отличии от моей сельхозвотчины, с торговли и рыбной ловли. Отсюда и доходы у местных выше, и уровень жизнь. И стены. Навскидку — в три человеческих роста. И в длину не меньше полукилометра. Как такое штурмовать вообще?

А еще — нас ждали. Уже с прошлого дня мы не встречали признаков жизни по пути, да и разведчики докладывали об оставленных жителями деревнях. Теперь стало понятно, куда они все делись. С холма, расположенного километрах в трех (семи с половиной ли, блин! Учись уже местные меры использовать!) от городских стен, было отлично видно втекающую в ворота людскую реку. Сотни, даже тысячи людей пытались найти спасения в городе, который я собрался брать штурмом.

Тут же — вот кого звать не надо! — вылезла рефлексия. Это ты, говорила она, согнал этих людей с мест! Ты заставил их бежать от войны. Спасать жизни и то немного, что составляет их имущества.

«А, заткнись уже! — в унисон воскликнули мы с внутренним голосом. — Толку от твоего нытья!»

За моей спиной, совершенно без моего участия, ставился лагерь. Младшие командиры разводили свои подразделения, назначенные солдаты спешно, чтобы успеть до темноты, возводили укрепления. Не такие основательные, конечно, как у тех же римлян, но тоже наскоком не возьмешь. Стены из плетней, между которыми засыпалась земля, башни для наблюдателей из жердей — все это армия таскала с собой в обозе.

А вот старший комсостав собрался вокруг меня и изучал диспозицию.

— Крепкие стены. — сообщил очевидное Лю Юй.

— Высокие. — добавил Гань Нин.

Два капитана очевидность, блин! А никто же кроме них и не заметил!

— Ну, если план нашего господина сработает, то нам и не придется их штурмовать. — заметил У Ваньнан. — Местный люд сам откроет ворота, когда увидит поражение своего владыки.

Вот интересно, а когда этот план стал моим? Я отчетливо помню, что идея принадлежала быкоголовому князю демонов, а не мне. Что это — китайский подхалимаж или напоминание, что в случае провала виноватым буду я, а не Лю Юй? Так, вроде, я и не планировал ни на кого вину перекладывать.

Пока ближний круг обменивался замечаниями, я спешился, и сделал знак, чтобы богатырь тоже сошел с коня. Когда он приблизился, я ухватил его рукой за плечо, шепнул «придержи» и закрыл глаза. Миг, и я взлетел на тридцать метров.

С того момента, как получил «небесный взор», я старался использовать его, как можно чаще. Считай, каждый день по нескольку раз врубал, стоило только умению «откатиться». Благодаря чему теперь уже не терял равновесия, взмывая призраком в небо. Но все еще нуждался, просто на всякий случай, чтобы не позориться, в поддержке.

С высоты птичьего полета город предстал передо мной, как на ладони. Я еще не умел быстро летать из края в края, но неторопливо перемещаясь, используя приближение и удаление, смог рассмотреть многое. Например, войска, которые высаживались с кораблей прямо сейчас. И множество конных, прячущихся в рощице в паре ли от воротной башни. Видимо засадный полк, задача которого вылететь и порубить тех, кто будет преследовать бегущих в город крестьян.

Вот что за сволочи, эти местные князья! Понятно, что война — вопрос эффективности, но нельзя же с таким вот живодерским садизмом к этому подходить! Я к тому, что раз таких действий от атакующих ждали, значит они часто происходили.

Вернулся я в тело всего лишь слегка покачнувшись, и сразу сказал Пирату.

— Возьми легкую конницу и по дуге зайди к той рощице, что справа от ворот. Со стен тебя не достанут, так что спокойно иди. Среди деревьев пара сотен конных. Ждут, когда армия начнет беженцев преследовать. Перебей их всех.

Когда Гань Нин с кровожадной улыбкой умчался выполнять приказание, я обратился к остальным.

— Вы все знаете, что нужно делать, но давайте еще раз пробежимся по списку. Юань Мао, дружище, на тебе лагерь. Делай, как я сказал. И проследи, чтобы рвы были внутри стен, а не снаружи, как обычно. И чтобы кольев нормально на дно натыкали — это станет сюрпризом для наших друзей, когда они решаться на вылазку.