Охотники на Велеса (СИ) - Иванова Татьяна Всеволодовна

Общий визг прервал повествование хозяйки бани, Любомиры. Но та, не моргнув глазом, досказала о слепце, предназначенном на съедение Мохнатке. Потом еще долго рассказывала о тех, кого определил в пищу волкам зверь лютый, змей трехглавый крылатый.

— … и остался на поляне только один волк, старый кривой и хромой. И сказал ему зверь лютый, змей трехглавый крылатый, что и тот, мол, не останется у него, у хозяина, без пропитания. Чтобы ждал он плода, на дереве дозревающего. Глядит парень, а уж нет на поляне ни волка кривого, хромого, старого, ни зверя лютого, змея трехглавого крылатого. Слез потихоньку парень с дерева, да побежал по тропинке к дому. Да только выскочил из-за кустов страшный волк, хромой, кривой, и растерзал его. Так сбылось предсказание.

Следующая история, рассказанная соседкой Любомиры, тоже закончилась растерзанием главного героя. И еще одна история закончилась тем же очередным растерзанием. Когда очередь дошла до Ростилы, Любава решила, что самое время подправить местную традицию устного сказания.

— … и вдруг та девица видит, что у жениха ее коленки гнутся назад, а не вперед. А ей уже песни величальные поют, косы заплетают. У бедняжечки язык к небу прилип, ноги в коленочках дрожат, перед глазами все черно-чернехонько от ужаса.

Повествование Ростилы отличалось отсутствием традиционных для сказаний часто повторяющихся оборотов, а также множеством мелких подробностей. Благодаря этому, все девицы с живым интересом слушали рассказчицу. Неожиданно Любава заметила, что дверь из предбанника в баню чуть отворилась. Остальные девицы тоже это заметили, но виду не подали.

— … как подошла несчастная девица к избе, так ноженьки у нее совсем подкосились, и опустилась она на колени перед порогом. И вдруг выползла из-под порога белая змея домовая и говорит ей ласково. Девица, мол, бедная, как станет уж совсем плохо, так шепни слово заветное, что я тебе сейчас скажу. Девица смотрит вокруг, а никто эту змею не видит и не слышит.

А как завели их с мужем в горницу, да оставили одних, как муж-то на жену бросится. Разодрал когтями на ней рубаху и вцепился ей зубами в белые груди.

— Ах! — взвизгнули все девицы в бане.

— Повалил ее на пол. Дерет на ней рубаху, а сам все кусает ее, то в шею, то за грудь. А она лежит, ни жива, ни мертва, пошевелиться боится. Глядь — а над ней уже не страшный человек стоит на четвереньках, а волк огромный. Шерсть дыбом, глаза горят, пасть открыл. А там зубы острые, и слюна горячая ей на живот капает. И тут вспомнила жена молодая слово заветное, белой змеей проговоренное, да и выкрикнула его волку-оборотню. Тот как подскочит, бросился к двери, щеколду зубами отодвинул, лапами дверь открыл, да в лес убежал. Встала тогда жена молодая, кровь с горла да с груди пообтерла, утра дождалась, да к лесным охотникам направилась.

Любава сообразила, что Ростила ведет дело не к растерзанию девицы, а растерзанию самого волка-оборотня. Дескать, так ему, гаду кусачему, и надо. Она положила руку на колено рассказчицы.

— А можно мне закончить?

— Давай, Любава, закончи, — одобрительно загалдели девицы.

— И вот идет та девица через лес к охотникам. Глядит, а на поляне перед ней костер догорает. А перед ним сидит волк огромный. Разодрал пару зайцев и пытается их на углях поджарить. Не может он сырое мясо есть. Недавно волком стал, вот еще и не привык. Учуял он свою жену молодую, повернул к ней голову. И глядит она, а по морде волчьей слезы горючие текут да на обугленную тушку зайца капают. И пожалела жена молодая мужа своего, видит, не мила ему совсем жизнь волчья. Пойдем, говорит, со мной, в избу нашу. Коли больше мне зла чинить не будешь, так обращу я тебя обратно в человека. Волк закивал так усердно, что чуть в угли мордой не ткнулся. Привела она его в избу, взяла нож острый и трижды вонзила его…

— Ах! — опять с готовностью взвизгнули девицы.

— … в дежу с тестом. И превратился волк в стройного молодца. Накормила его жена по-человечески. И стали они жить-поживать в любви да согласии. И уж больше никогда тот молодец в волка не оборачивался, а жену не то что не угрызал, а даже и вспомнить про то ему стыдно было.

При этих Любавиных словах дверь в баню открылась, и стоящий за ней человек вошел вовнутрь.

— О-о-о! Полазник пожаловал, — выдохнули девицы.

Вошедший мужчина, хорошо знакомый Любаве, наклонился и пошевелил сухой дубовой веткой угли в очаге.

— Заходи и пожелай мне счастья, Полазник, — кокетливо сказала хозяйка бани Любомира.

— Желаю, чтобы у вас куры неслись, и не разбивались блюда и блюдца, — сообщил Всеслав. — Чтоб уродилась пшеничка как рукавичка, овес, как тот пес.

Любава еле сдержалась, чтобы не хихикнуть, но Любомира была в восторге.

— Отдаю тебе рушник, а ты отдай мне то, что я попрошу, — Всеслав протянул рушник хозяйке бани. Та вскочила и радостно забрала из его рук расшитую оберегами ткань.

— Я забираю с собой Любаву взамен.

Любава была не против того, чтобы быть забранной. Дальше девицы по плану должны были гадать, а эта часть праздника никогда ее не привлекала. Она покорно вышла в предбанник, надела валенки, затем нашла свой тулуп. Резким движением набросила его на себя через голову, незаметно пристегнула ножны с мечом к перевязи. Какая-то девица в бане между тем загадала загадку.

«Стоит дуб, на дубе том двенадцать гнезд, на каждом гнезде по четыре синицы, у каждой синицы по четырнадцать яиц, семь беленьких и семь черненьких».

— Ну это уже слишком, — пробормотала одна из слушательниц. — Чтобы синица отложила черные яйца!

— Да это же загадка…

— Пойдем? — тихо спросила Любава у Полазника, застегивая фибулу на вороте тулупа.

Светлая лунная ночь стояла над Муромлем. В черном небе сияли завихрения облаков. В пронзительном свете луны искрились заснеженные дома и деревья, плотной непроницаемой чернотой ложились тени. В тишине раздавался далекий вой. Молодые парни, вырядившиеся волками, где-то стаями бродили по городу и завывали.

— Я провожу тебя, — коротко ответил девушке спутник. И они пошли по улице. Снег скрипел под ногами. Всеслав приноровился к ее шагам, подошел совсем близко, взял под руку и еле слышно заговорил.

— Любава, в Велесовом наборе для жеребьевки ты осталась почти единственной. Ты оказалась права. Коснятин так ненавидит новгородцев, что не успокоится, пока волхвы не решат прикончить тебя. Он просто помешался на ненависти. А его слушают. Думаю, у тебя остался всего один путь, если ты хочешь выжить. Я прошу тебя, стать моей женой. Я увезу тебя из Муромля и надеюсь, что смогу защитить свою жену.

— Нет, Всеслав, я не согласна, — еле слышно ответила девица, опуская голову.

— Мучительная смерть тебе предпочтительнее, чем брак со мной? — Всеслав по-прежнему ее крепко к себе прижимал, держа за локоть. Любава не вырывалась.

— Не погибну я мучительной смертью, — так же тихо, как и ее спутник ответила она. — У меня друзья воины. И в Новгороде множество защитников.

Всеслав еле слышно застонал с досады. Развернул девушку лицом к себе и вгляделся в ее лицо, ярко освещенное луной.

— Когда тебя выкрадут, уже ничего не изменишь. Какая же ты беспечная! Не знаю, что тебе и сказать. Вот смотри, ты вышла в такую опасную ночь одна с полазником. А если бы я позвал своих знакомых парней в волчьих шкурах? Ты знаешь, как бы ты провела эту ночь? Ты думаешь, Ростила всю свою историю полностью сочинила?

— Но ведь я вышла не просто с полазником, а с тобой, Всеслав, — рассудительно ответила Любава, отгоняя от себя безрассудное желание, просто прижаться к нему покрепче. — С другим я бы не вышла из избы.

— Ты доверяешь мне настолько, что не побоялась выйти со мной в самую опасную ночь в году. Ты не побоялась в эту ночь обидеть меня отказом стать моей женой, — грустно улыбнувшись, сказал Всеслав, — но не можешь доверить себя в браке?

Вообще говоря, он чего-то подобного от Любавы и ждал. И пришел, чтобы попросту ее похитить. Сроки уже поджимали, и ради ее собственной пользы новгородку нужно было увезти из Муромля. Очевидно, он не был ей противен, а женское упрямство — не та вещь, которую может уважать мужчина. На глазах у двух десятков девиц он ее забрал, и, если они оба сейчас исчезнут, то все скоро выяснят, куда подевалась новгородская колдунья.