Светлана Багдерина - Смерть героя

Конечно, были лавки и ближе, и новее, и аккуратнее, но не было лавки дешевле — так сказал доктор, и это знали все обитатели Песчаного поселка и прилегающих к нему окраин. Если снадобья были вам не по карману в этой аптеке, они были вам не по карману вообще.

Тщательно отштукатуренные строения незаметно сменились желтыми, сложенными из песчаника, да так и оставленными, открытые лавки — заброшенными, жилые дома — покинутыми. Широкие улицы сначала похудели до переулков, потом рассыпались проездами и проходными дворами и тупиками…

Ласточкина Горка.

А вот, наконец, и она — заветная лавка с покосившейся выцветшей вывеской, изображающей косоглазого аптекаря с огромной бутылью без опознавательных знаков в одной руке, и со скальпелем, а, может, и с волшебной палочкой — в другой.

— Мне… это… лекарство… вот… тут написано… — задыхаясь и кашляя уличной пылью, прохрипел он с самого порога румяному толстяку за стойкой, больше похожему на кабатчика, чем на фармацевта, и шлепнул на покрытую красным лаком поверхность кусок пергамента с непонятными словами на древнем языке. — На жабьем камне… и обязательно со слезой аксолотля… Доктор Синни так сказал…

— Доктор Синни? — аптекарь рассеянно оторвался от созерцания пламени спиртовки на трехногой подставке и испытующе глянул на маленького оборванца поверх круглых очков. — Доктор Синни — так доктор Синни… Подождешь — через час будет готово.

Найз облегченно перевел дыхание, губы, сведенные в тонкую напряженную линию, расслабились и дрогнули в слабом подобии улыбки.

— Подожду, обязательно.

— Вот и славненько, — кивнул аптекарь, повернулся было к полкам, уставленным всеми видами пробирок, реторт, бутылей, бутылок, бутылочек, бутыльков и прочих колб самых причудливых и пугающих очертаний и размеров, но, вдруг вспомнив что-то, снова обернулся на клиента и, как бы невзначай поинтересовался:

— А деньги-то у тебя есть?

— Да, конечно! — довольно отозвался Найз, протянул руку и разжал немытый кулак, с гордостью демонстрируя толстяку обе монеты.

Аптекарь недоуменно нахмурился, перевел взгляд с медяков на их подателя, потом обратно, потом еще раз на мальчика, и медленно и четко, словно говорил с тугодумом, произнес:

— Я имею в виду, деньги. Деньги, понимаешь? Такое зелье на одном только жабьем камне стоит две серебряных монеты. Два тигра, понимаешь? А со слезой аксолотля — пять. А у тебя — всего две башни. Это мало. Понимаешь? Пять тигров надо, мальчик. Пять. Тигров.

— С…сколько?.. — перехватило горло мальчишки. — С. сколько?..

— Пять серебряных монет, бестолковый, — уже гораздо более сурово повторил толстяк. — Что тут непонятного? Всего пять. А если у тебя их нет, то ступай домой, и не мешай мне работать.

— Но… но пожалуйста!.. Дядя Лимба!.. Он умирает!..

— Очень жаль, — пожал плечами аптекарь. — Но кроме жабьего камня и слезы аксолотля в эту микстуру входит еще семнадцать компонентов, которые я перечислять тебе не стану, потому что ты все равно не поймешь и не запомнишь… Так вот, обрати внимание: их мне бесплатно никто не дает, мальчик, и если я буду всем за два медяка продавать снадобья, которые мне самому стоили…

Плоско звякнув корявым коровьим колокольчиком, дверь аптеки с сухим стуком закрылась за Найзом.

Не разбирая дороги, словно в полусне, Найз брел по раскаленной полуденным зноем полупустынной улице, сквозь редких прохожих и дрожащее марево, поднимавшееся от готового расплавиться и закипеть булыжника.

Пять тигров — это очень много.

Пять тигров — это целое состояние.

Даже два тигра — это громадные деньги.

А пять тигров…

Столько не заработать.

Столько не выпросить.

Столько не украсть.

Обжигающая волна стыда, словно кипятком, плеснула ему в лицо, и он сбился с шага, споткнулся и остановился.

Фалько никогда бы не стал ни попрошайничать, ни воровать.

И тут же другая мысль заставила его упрямо сжать губы и кулаки.

Фалько никогда бы не позволил умереть своему другу из-за того, что у него не было каких-то дурацких пяти тигров.

Значит, надо попробовать заработать.

К восьми часам вечера к активу Найза прибавилось десять мозолей, шесть заноз, пять синяков, два ожога и четыре медяка.

Сколько еще оставалось хотя бы до двух тигров — думать отчаянно не хотелось: головная боль была хоть и всего одна, но зато огромная, пульсирующая и отупляющая. День тяжелой работы с непокрытой головой под палящим солнцем не прошел даром.

Едва переступая ногами, натертыми и обожженными о горячие, как свежеиспеченные кирпичи, булыжники мостовой, Найз еле доплелся до знакомой лавки аптекаря.

Хозяин за красной полированной стойкой оторвался от медитативного созерцания пламени горелки и устремил на вошедшего сладкий подобострастный взгляд, при виде мальчика моментально сменившийся разочарованием и неприязнью.

— Деньги принес? — чтобы покончить с назойливым клиентом, сразу выпалил он.

— Да… То есть, у меня только шесть башен… Но я хочу сказать, что я заработаю и принесу потом, честное слово, принесу! Я буду искать работу каждый день, с утра до ночи, я ведь сегодня нашел, я доски разгружал, и картошку в кабаке чистил, я распла…

— Пошел вон!!! — свирепо рявкнул толстяк, грохнув кулаками по стойке, и мальчик от неожиданности подпрыгнул и прикусил язык. — Ты своей рваниной и грязью мне всех покупателей распугиваешь! Убирайся, и без денег больше не показывайся! Я нищим не подаю!

Ах, так!..

Нищим!..

Вот как!..

Фалько бы сейчас выволок этого зарвавшегося хама из-за стойки и проучил его так, что тот до конца жизни обращался бы к последнему попрошайке только на "вы" и снимал при этом шляпу!

Найз же, понурив чернявую голову, лишь молча развернулся, вышел в вечернюю липкую жару, утомленно опустился на обжигающие ступеньки крыльца и уронил голову на колени.

Идти куда-либо у него больше не было ни сил, ни желания.

Если за целый день каторжной работы можно было получить только четыре башни и ни медяком больше, с этим ничего не смог бы поделать даже сам Фалько…

— Эй, малый! — донесся нетерпеливый оклик откуда-то свыше.

Найз сконфуженно поднял голову, ожидая увидеть то ли ангелов небесных, то ли великана, но вместо этого перед его глазами предстал роскошно одетый по вычурной чужеземной моде дворянин лет тридцати, с замысловато подстриженной черной бородкой, короткими щегольскими усиками и холодными синими глазами. Восседал он с видом заоблачного небожителя на тонконогом гнедом жеребце с короткой лоснящейся шерстью.