Джордж Локхард - Оборви мои крылья

– Ты не хуже меня знаешь, как сильно я ему нужна.

– Видит ветер, ты уже превысила все возможные гра...

– Нет! У милосердия нет и не может быть границ.

– Что же ты предлагаешь? – резко спросил грифон.

Птица молча провела крылом перед собой.

Очертила барьер.

Третье пламя

Костыль умер в постели, тихо и без мучений. Грифоночка была с ним до самого конца. В последний раз открыв глаза, старик улыбнулся и прошептал несколько слов. Птица молча кивнула.

Вечером она подняла тело Костыля на вершину башни, где под свинцовыми тучами тускло блестел отражатель главного фонаря. Этой ночью штурманы кораблей, проплывавших вблизи утеса, могли бы удивиться яркости старого маяка, но ни один корабль не бороздил хмурое осеннее море. В полном одиночестве Птица развеяла прах Костыля по ветру и долго стояла на краю пропасти, зажмурив глаза. Что творилось в ее душе, не ведал никто.

Утром прилетел Н'ктар. Он пытался уговорить Птицу покинуть башню и лететь вместе с ним, но грифоночка отказалась. Н'ктар обещал заглянуть позже, на случай если она передумает. Птица лишь улыбнулась.

Дни летели, словно испуганные призрачные лебеди. Маяк продолжал исправно светить, и никто не догадывался, что одинокого смотрителя скоро второй месяц как не стало. Когда приехал королевский обоз, Птица сказала что Костыль болен, и сама расписалась в получении груза. Люди давно знали, что на маяке живет говорящий грифон. Все прошло гладко.

– Почему ты не улетаешь? – спросил Н'ктар во время следующего визита. Сизый еще не потерял надежду уговорить Птицу вернуться к родному народу.

– Я жду, – ответила она.

– Чего?

– Узнаю, когда дождусь.

В тот раз, покачав головой, Н'ктар улетел. Но Птица не хуже него понимала, что рано или поздно ей придется оставить гнездо. Тем не менее, день за днем, ночь за ночью она ждала – и наконец, в туманную февральскую ночь ее терпение было вознаграждено. В дверь сильно постучали особым ритмом.

Грифоночка вышла из башни. Было полнолуние, но туман начисто скрывал небосвод и, в лунном свете, казалось, полыхал сам воздух. Снег вокруг маяка сверкал девственной чистотой, крылатые не оставляют следов. Отряд угрюмых людей ожидал у подножия утеса.

– Где старик? – спросил предводитель. Пар вырывался из его рта, оседая мириадами льдинок на черный металл кольчуги.

– Умер полгода назад.

– Умер? – воин поднял брови. Птица быстро шагнула вперед:

– Я могу заменить.

Предводитель тяжело покачал головой.

– Нет.

– Я справлюсь! – горячо возразила грифоночка.

– Верю, – сказал человек. – Ты справишься с нашим делом, но тебе никогда не справиться с собой. Прощай.

Стиснув когти, Птица молча смотрела, как предводитель спускается к ожидающим его воинам и садится на коня. Отряд быстро расстворился в тумане. Грифоночка в ярости процарапала на снегу пять глубоких бороздок.

– Я все равно одолею вас! – прорычала она, хлеща себя хвостом. Но слышать ее было некому, поэтому, продрогнув на морозе, угрюмая Птица вернулась в башню и опустилась на ковер у очага. Еще ни разу со дня смерти Костыля ей так не хотелось заплакать.

Шло время. Зима кончилась, из теплых краев, не спеша, потянулись птичьи стаи. Грифоночку влекло в небо, она сама не понимала, почему с таким упорством держится за старый маяк. В последнее время даже Н'ктар перестал ее навещать.

Птица уверяла себя, что дело в обычном весеннем беспокойстве, ведь у Н'ктара была семья. Скорее всего, сизый грифон слишком занят воспитанием малышей. Он не забыл про одинокую Птицу, он просто занят...

Однажды вечером, в канун апреля, грифоночка, как всегда, запалила маяк и промчалась над пляжем, выполняя обычный облет окрестностей. И внезапно заметила у подножья утеса страшно тощего, почти обнаженного человека, лежавшего на камнях в луже крови. Труп крупного оборотня, валявшийся рядом, отвечал на все вопросы.

Птица не любила людей. Тому было много причин, о большинстве из которых она бы не стала рассказывать первому встречному. Но когда дело касалось спасения жизни, неприязнь отступала на второй план. Спланировав к месту схватки, грифоночка взвалила раненного на спину и рысцой направилась к башне. Она не сразу почувствовала боль от укуса.

– Что ты делаешь?! – вскрикнула Птица, когда ощутила, как спасенный человек вцепился ей в шею. Вампир не ответил, лишь яростнее вгрызся в плотные перья. Злая грифоночка с трудом разжала его челюсти и отбросила хищника в сторону.

– Безумец! – прошипела Птица. – Моя кровь ядовита!

Вампир уже понял это и сам. Схватившись за горло, он осел на песок, тщетно пытаясь вдохнуть. Гневно размахивая хвостом, Птица наблюдала за агонией.

– Он был моим другом, – глухо произнес кто-то за ее спиной. Вздрогнув, грифоночка резко обернулась и уставилась на оборотня, который только что мертвым лежал в луже крови. Волк смерил Птицу не самым приветливым взглядом.

– Он был моим другом, – повторил он мрачно. – Таким, как я, трудно заводить друзей.

– И давно вы за мной охотитесь? – поинтересовалась Птица.

Волк клацнул зубами, но ничего не ответил. Они молчали, пока вампир не перестал дергаться. Только затем, глухо рявкнув, оборотень прыгнул на грифоночку и с человеческим воплем покатился по песку, на этот раз пятная его своей подлинной кровью. Встряхнувшись, Птица подошла к раненному волку и сильным ударом оборвала его мучения.

– У таких, как я, друзей не бывает, – сказала она мертвому оборотню.

...Скоро минует год с тех пор, как я осталась одна. Зачем я живу здесь? Кто скажет? Когда-то я знала. Как же давно это было, о чистый ветер, как же давно...

Кажется, люди уже догадались о судьбе старого смотрителя. Со дня на день следует ждать гостей. Как меня убьют? Хотела бы я знать... Лишь бы не как в прошлый раз.

Н'ктар так и не прилетел. Смешно, в первые дни я верила, что он за мной ухаживает. Куда там... Н'ктар оказался достаточно мудр, чтобы все понять – и ничего не понять. Находим и теряем, в этом все мы. В этом нас нет...

«Но ради чего?» – спросил он, когда я рассказала о себе. – «Ради чего всё это?!»

«Слишком много боли», – ответила я. – «Слишком много боли. Я задыхаюсь, когда ее так много.»

Он схватил меня за крылья.

«Кто? Кто обрек тебя на это?!»

Уже тогда я видела, что он ничего не поймет. Но надежда – самый беспощадный истязатель. Ни один палач не сравнится с надеждой в изобретательности и терпении.

Любопытно, зачем я продолжаю дневник старика? Хотела бы я знать. Сколько таких стариков, мужей и юношей, старух, женщин и дев встречалось на моем пути, сколько? Если бы я могла вспомнить!

Но нет, память по-прежнему неподвластна. Порою кажется, будто во мне живет кто-то еще, кто-то совсем-совсем не такой, как я, и в то же время – плоть от души моей, капля крови моего сердца. Птица?