Энди Данкан - Диорама инфернальных регионов, или Девятый вопрос дьявола

— Двадцать шестой Северокаролинский собирался в Роли, и в первую ночь я не мог уснуть — вокруг совсем не было гор, чтобы поддержать меня, потому я уткнулся лицом в подушку и заплакал. И мне не было стыдно. Окружающие или смеялись, или велели замолкнуть, а этот человек сказал: «Парень, показать тебе фокус?» Какой же мальчишка не любит фокусы? И какой же мальчишка, увидев фокус, не захочет его повторить?

Вспоминая об этом, Фазевелл смотрел куда-то вдаль, а руки его продолжали совершать манипуляции, словно бы жили своей жизнью.

— В Нью-Берне он научил меня фокусам с четырьмя тузами и с монетой, проходящей сквозь платок. В Вилдернессе — сбору фигур по мастям и исчезновению монеты. В Спотсильвании — смене масти и чудесному восстановлению разорванной карты. Всю войну, каждый божий день, я отрабатывал три главных исчезновения, — При этих словах три монеты исчезали из руки Фазевелла, одна за другой. — Такова была наша война. Это помогало мне не думать о многом — и, быть может, ему тоже. У него был туберкулез — к концу войны уже в тяжелой форме. Последнее, чему он меня научил, — ловить пулю. Это было в форте у Аппоматокса, перед самой его смертью. Я забрал один из его башмаков. Все остальное сожгли. Когда его карманы вывернули, там лежали лишь монеты, карты да бумага, которую он тоже использовал в фокусах. Они больше не казались волшебными. Они выглядели как… как хлам. Магия ушла вместе с ним, кроме той небольшой части, что он оставил мне.

— А чему ты научился в Геттисберге? — спрашивал кто-нибудь.

Фазевелл отвечал:

— Тому, чему я научился в Геттисберге, я не стану учить никого. Но когда-нибудь, живой или мертвый, я предъявлю дьяволу счет за то, чему я научился в Геттисберге.

После этого он показывал фокусы с ножом, а я уходила наверх спать.

Мое переходное лето завершилось вместе с последним сеансом в субботу вечером. Я перематывала диораму к началу — и тут услышала, как профессор с кем-то разговаривает. С посетителем, что ли? Но голос был мне знаком, постепенно он становился громче.

— Баба ты — вот кто! Она все сделает нормально, увидишь!

Больше я ничего не поняла из-за вращающейся бобины, а останавливать ее я не хотела — боялась, что меня поймают за подслушиванием. Потом вдруг на моей стороне диорамы появились профессор и волшебник Фазевелл.

— Останови этот агрегат, Короткие Штанишки. Потом перемотаешь. А сейчас пойдем, поможешь мне.

Волшебник что-то держал в руках — нечто спутанное, блестевшее в свете лампы. Он сунул это что-то мне.

— Вот, держи. Представление должно было начаться еще пять минут назад.

— О чем вы?

Вещь в моих руках оказалась коротким платьем, расшитым блестками и перьями, к нему прилагались шляпа и туфли без задника, но на каблуках. Я посмотрела на Фазевелла — тот пил из фляжки — и на профессора — тот поглаживал свою серебристую бороду.

— Перл, пожалуйста, помоги мистеру Фазевеллу, будь хорошей девочкой. Беги переодеваться. Встретимся в театре, за кулисами.

Я поднесла наряд к свету — если это можно было назвать светом. И если это можно было назвать нарядом.

— Сьюки не ассистирует мистеру Фазевеллу на девятичасовом вечернем представлении, потому что она заболела.

— Вы хотите сказать — напилась в стельку! — взревел Фазевелл и поднял фляжку.

Профессор выхватил ее у волшебника. Что-то брызнуло мне на щеку и обожгло ее.

— В одиннадцать напьетесь хоть до беспамятства! — сказал профессор. — Перл, тебе нужно всего лишь помахать зрителям рукой, забраться в ящик и полежать там. Это нетрудно. Все остальное сделает мистер Фазевелл.

— Клинков даже рядом с тобой не будет, Короткие Штанишки. Ящик с секретом, и ты совсем малявка. Тебе даже поджиматься не придется.

— Но… — попыталась возразить я.

— Перл! — проговорил профессор так, словно в моем имени было пятнадцать «р».

Я побежала наверх.

— Что с тобой? — спросила Салли Энн, когда я влетела в комнату.

Я объяснила ей ситуацию, пока она помогала мне стащить рабочий комбинезон и натянуть турецкий наряд.

— Что они себе думают?! — возмутилась Салли Энн. — Стой смирно! Если я тут не затяну, ты из этого вывалишься.

— У меня ноги мерзнут! — завопила я.

Шляпу можно было назвать шляпой лишь с большой натяжкой. В дождь она бы вас совершенно не защитила. В конце концов я кое-как примостила ее на голове и убрала страусиный плюмаж с лица. Салли Энн посмотрела на меня как-то странно.

— Ой-ой, — пробормотала она.

— Что такое?

— Ничего. Ладно, пойдем. Я хочу это видеть. Одежда меняет человека, верно?

— Меня — нет! — возразила я и чуть не полетела с лестницы, но Салли меня поймала. — Как люди вообще ходят на таких каблуках?!

Нигде на свете не бывает так темно, как в театре за кулисами, но Салли Энн как-то сумела провести меня между всеми этими веревками и мешками с песком, ничего не задев. Я несла туфли. За занавесом туда-сюда носился профессор. Я быстро нацепила туфли, выглянула сквозь щель в занавесе, и меня ослепили лампы на сцене.

Фазевеллу пришлось орать, чтобы его услышали: вероятно, театр был под завязку забит пьяными.

— А теперь моя очаровательная ассистентка продемонстрирует, что не скован еще палаш, способный порезать ее! Она в силах увернуться от клинка любого кавалериста, является ли он ветераном великой армии республики…

Толпа зашикала и засвистела.

— …сражался ли он при Теннесси под началом великого Натана Бедфорда Форреста!

Толпа разразилась одобрительными возгласами и затопала.

— Давай, — прошептал профессор и открыл занавес.

Я заморгала от яркого света; мне по-прежнему ничего не было видно. Мозолистая ладонь Фазевелла ухватила меня за руку и потянула вперед.

— Леди и джентльмены, позвольте представить вам Афродиту, жемчужину Камберленда!

Я застыла.

Толпа продолжала вопить.

На столе перед нами лежал длинный ящик, похожий на гроб; крышка его была откинута. Рядом на столе лежала груда палашей.

— Ложись в ящик, золотце, — тихо скомандовал Фазевелл.

На нем было длинное синее одеяние и колпак, лицо блестело от пота.

Я подошла к ящику, словно марионетка, и увидела грязную подушку и вульгарного вида покрывало.

— Если кто-то сомневается в том, что наша Афродита абсолютно неуязвима, предлагаю за дополнительную плату в пятьдесят центов встать здесь, на сцене. После того как я засуну все палаши в ящик, можно будет заглянуть в него и убедиться, что ножи не нанесли ни малейшего ущерба этой молодой женщине — разве что ее наряду.

Толпа разразилась хохотом. Смаргивая слезы, я наклонилась над ящиком и вышла из туфель, сначала из левой, затем из правой. Я подняла голову и увидела лицо какого-то жирного типа в первом ряду. Он мне подмигнул.