Галина Полынская - Дом престарелого моллюска

– Что-что? Я не расслышал!

– Не хочу!

– Ну вот, я так и знал, ты принял поразительно мудрое решение. Надо полагать, священников ты повезешь?

– Повезу.

– И они тебя больше не пугают?

– Нет.

– И ты сейчас же возьмешь все свои драгоценные принципы, прижмешь их покрепче к сердцу, чтобы не растерять по дороге, и пойдешь знакомиться со священниками?

Гейс кивнул с убитым видом.

– Великолепно, юноша, всегда знал, что мы тут все, как одна семья и понимаем друг друга с полуслова. Твои подопечные сидят в ожидальнике. Заботься о них трепетно и нежно, ни в чем не отказывай, упреждай каждое желание, захотят поболтать, выслушай с благоговением парочку душеспасительных бесед, от тебя не убудет.

И, заметив, какое выражение появилось на лице пилота, добавил:

– И выслушаешь внимательно, чтобы они не болтали! И еще попросишь! И только посмей опозорить нашу компанию! Я тебя собственнолично сожру! – Подумал и добавил: – Правда, с брезгливостью, но сожру. Информация не ошиблась адресатом, дошла по назначению?

Гейс кивнул.

– Тогда бегом побежал в ожидальник!

Он бросился к двери.

– Принципы свои не растеряй, братамухра несчастная! – напутствовало в след красноглазое начальство.

Глава вторая

Важных пассажиров в ожидальнике как мог, так и развлекал второй помощник Эри-Ривы – Курша. Так как практически все его истории начинались с фразы «а вот мы как-то с одной малышкой…», то ему пришлось изрядно попотеть, в потугах придумать что-нибудь занимательное для священников.

– Погода у нас, знаете ли… – выдавливал Курша капля по капле, – такая нынче неприятная погода заделалась, и такая вот дрянь происходит, представьте себе, от самого что ни на есть зарождения этой тухлой планетёнки, чтоб она от кислородного голодания пересвистнулась.

И замолчал, напряженно размышляя, не сказал ли он чего-нибудь ненужного. Молчали и священники, переваривая полученную информацию.

– А вот у нас еще ветра бывают… – мучался Курша, поднимая глаза к потолку. На потолке красовалось с десяток сильно заметных трещин. Курша сразу же забыл обо всех ветрах, о которых собирался поведать и на его шее угрожающе вздулись вены. Эти проклятые трещины он приказывал заделать еще до дождей и ему давно доложили, что все заделано в лучшем виде.

Раздался звук поднимающейся двери и на пороге возник пилот Гейс. Курша обрадовался ему, как родному.

– О! – воскликнул он, резво вскакивая с металлического стула. – А вот и ваш пилот! Прошу знакомиться, его зовут Гейс, ему нет равных в нашей компании, хотя у нас все пилоты высочайшего класса, в этом вы сомнений не имейте, но Гейс лучший из лучших! Гейс, знакомься, наши многоуважаемые пассажиры… – Курша украдкой вынул из кармана бумажный огрызок и прочитал так, чтобы никто этого не заметил: – сиятельный отец Мантий-Мукоделис и достойный брат Эхатештамп. Теперь я вас оставлю, пора бежать, готовить к старту корабль. Подготовка к старту это очень, очень важно!

И Курша поспешил к выходу из ожидальника, по пути сунув в руку Гейсу бумажку с именами пассажиров.

– У нас самые лучшие корабли, но мы дадим вам лучший из лучших!.. – донеслось уже из коридора. И Гейс остался наедине со священниками.

Сиятельный отец Мантий-Мукоделис оказался невысоким, коренастым, весьма преклонного возраста, в широких синих брюках, в свободной голубой рубахе почти до колен и подобии белой накидки-безрукавки. Длинная белая борода отца делилась на три части, каждую из которых по всей длине скрепляли многочисленные серебристые кольца, волосы, собранные на затылке в хвост, доходили почти до пояса, хвост также по всей длине перехватывали кольца. Загорелое лицо Мантий-Мукоделиса, с нехарактерным для священника твердо вырезанным подбородком, испещряли тонкие морщинки, из-под густых бровей по-молодому сияли карие глаза. Достойный брат Эхатештамп выглядел не настолько примечательно: ростом чуть повыше Гейса, среднего телосложения, с коротко стриженными черными волосами. Черты его бледного лица были довольно острыми, черные глаза глубоко посажены, а уши так прижаты к черепу, что казалось, они и вовсе отсутствуют. На нем были штаны и рубашка, застегнутая под самое горло – свободного кроя темная одежда.

Гейс сглотнул застрявший в горле ком и растянул губы в приветливую улыбку. Ужас, постигший его, не поддавался описанию. Это действительно были самые что ни на есть настоящие священники, а он-то уж успел понадеяться, что Эри-Рива или перепутал, или преувеличил…

– Доброго дня, Гейс, – с мягкой улыбкой произнес старик, слегка кланяясь, – да ниспошлет Великий Вселенский Разум тебе здоровья и благоденствия.

«Начинается….», – подумал Гейс, а вслух произнес:

– Рад приветствовать, надеюсь, путешествие вам понравится, сейчас мы пройдем на посадочную площадку, – он не удержался и тяжело вздохнул, – и, как говориться, полетим.

Мантий-Мукоделис согласно закивал, а достойный брат Эхатештамп всё смотрел куда-то в пол и особого интереса к Гейсу не проявлял, казалось, он к чему-то внимательно прислушивается.

С тяжелым сердцем Гейс вышел из ожидальника и повел своих пассажиров к стартовой площадке «Антарагона», чувствуя себя немного глуповато с этой мятой желтой коробкой «Бодрилокса» в руках. Свои вещи – две небольших черных сумки священники предпочли нести сами.

«Антарагон», – краса и гордость «Вельсеверы», занимал не только отдельную крытую взлетно-посадочную площадку, но имел так же троих персональных техников, в чьи почетные обязанности входило неусыпное бдение за звездным лайнером. Так как использовалась краса и гордость чрезвычайно редко и только в особых случаях, в обязанности техников входил профилактический осмотр, да натирание до блеска пульта и приборов. Подойдя к «Антарагону», Гейс так разволновался, что даже забыл о постигшем его горе в лице священников. Корабль густо синего цвета, с четырьмя плоскими острыми крыльями, с огромным обзорным иллюминатором, сверкающий и мощный, как посланец бездонных космических глубин, неизменно притягивал к себе мысли всех пилотов «Вельсеверы». Всё ещё не веря собственному счастью, Гейс замер у центрального входного шлюза, коснулся ладонью прохладной обшивки…

– Очень красивый лайнер, – раздался за плечом Гейса голос Мантий-Мукоделиса, – необыкновенно величественный.

– А? – обернулся Гайс.

Глаза старика понимающе улыбались. Брат Эхатештамп, запрокинув голову, рассматривал корабль, его «Антарагон» тоже не оставил равнодушным. Гейс набрал на шлюзовой панели восьмизначный код, и практически бесшумно панель стала разделяться на четыре части, открывая вход, на встречу Гейсу полился прозрачный белоснежный свет, и бесполый голос приятного тембра произнес: