Дзиро Асада - Путеец

Они замолчали, и на них навалилась гнетущая тишина снежной ночи. — Слушай, Сэн-тян, а Хидэо удалось что-нибудь сделать для меня? — Вроде бы нет. Не смотри, что он кончил Хоккайдский университет, пост занимает высокий, то да се… На самом деле не такой он большой начальник, чтобы с ним считались, когда решается судьба линии. — Ну что ж, нет так нет.

Сэндзи снова не нашелся, что сказать, и только попытался стряхнуть с пальто Отомацу снег, который, так и не растаяв, на глазах превращался в лед. — Хозяйка-то здорова? — Да, все толстеет.

Вдруг неприятное воспоминание мелькнуло в голове Сэндзи.

Он вспомнил, как в тот день, когда умерла жена Отомацу, тот неподвижно, глядя себе под ноги, стоял в морге больницы Биёро. Жена Сэндзи до сих пор не может простить Отомацу, что он не был рядом с женой, когда она умирала. «Каменный человек», — говорит она.

Отомацу неоднократно сообщали, что жена при смерти, но он приехал только последним поездом, после того как собственноручно погасил все фонари на станции Хоромаи. Возможно, жена Сэндзи была не так уж и неправа, упрекая eгo, тем более что сама она постоянно справлялась о состоянии больной по телефону, а в последние часы и вовсе не отходила от нее.

В тот день пальто Отомацу тоже было покрыто заледеневшим снегом. Опустив голову, он неподвижно стоял у изголовья покойной. «Ото-сан, почему вы не плачете?» — спросила жена Сэндзи, пытаясь расшевелить его, но Отомацу только буркнул в ответ что-то невнятное.

(Я ведь путеец, негоже мне плакать из-за родни.) Тогда, глядя на Отомацу, который стоял, машинально комкая полу пальто, и не проронил ни единой слезинки, Сэндзи почему-то явственно ощущал стук колес Д-51 по рельсам и запах жирного паровозного дыма. — Слушай, Сэн-тян… — Отомацу снял шапку и пристроил ее поближе к печке. Это была фуражка служащего государственной железной дороги, темно-синяя с темно-красным околышем и колесом на кокарде. — Что? — Я-то ладно, но что будет с КХ? — Ну, что ни говори, а двенадцатая серия выпущена аж в двадцать седьмом году Сёва (1952 год по европейскому календарю). Мы с тобой тогда еще были кочегарами на Д-51. — И значит — на металлолом? — Наработался, хватит.

Оба прекрасно помнили тот день, когда новенький, с иголочки, КХ-12 подошел к станции Хоромаи.

Сэндзи обтирочными концами начищал колеса Д-51, а Отомацу, взобравшись на тендер, сгребал в кучу уголь. По обе стороны железнодорожного полотна плотной толпой стояли жители деревни, шахтеры. Когда сверкающий КХ-12 предстал взорам собравшихся, вынырнув из тьмы тоннеля, толпа издала громкий ликующий вопль, приветствуя его, словно вернувшегося с победой воина.

(Вот это да, Сэн-тян! Глянь-ка, тепловоз пожаловал. Вот так КХ-12!) — кричал с тендера Отомацу, размахивая лопатой. Крики «ура» не смолкали до тех пор, пока стоявший на краю платформы начальник станции не принял у машиниста жезл. — Да, раз уж и паренек, который подбрасывал уголь в паровозную топку, на пенсию собирается, наверно, жестоко заставлять работать КХ — в конце концов, чем он хуже людей? — К тому же, Ото-сан, ведь это едва ли не последний тепловоз во всей Японии, если постараться, его можно определить в музей или в парк железнодорожников, там он наверняка попадет в хорошие руки. — Может, попросишь, чтобы и меня заодно выставили в музее?

Оба наконец расхохотались. — А не пора ли нам и о Новом годе подумать?

После того как были погашены фонари на вокзальной платформе, зал ожидания озарился неясными отблесками снега. — Глянь-ка, кто-то забыл.

На одной из опоясывающих зал скамеек, растопырив руки, сидела целлулоидная кукла. — А, тут одна малышка играла. Я и не заметил, как она ушла.

Выскочив на подъездную площадку, прямоугольник которой был словно вырезан из окружающей тьмы, Отомацу огляделся. — Целлулоидный пупс. Сейчас такие редкость. Может, кто из пассажиров забыл? — Да нет, это девчушечка все здесь крутилась, я ее раньше никогда не видел. — Ну уж положим! Откуда взяться кому-то, кого ты не знаешь? — Видать, приехала погостить к родне на новогодние каникулы. Может статься, на машине. Совсем крошечная, вот такая, очень славная. У нее еще был красный ранец. — Ранец? — Она сказала, что весной пойдет в школу, поэтому отец купил ей ранец. Очень милая. Все вертелась вокруг меня, никак не отставала. «Глядите, — говорит, — господин начальник, какой у меня ранец». — Поняла, небось, что ты любишь детей. Своих детей у Отомацу не было.

Позади конторы находились жилые помещения: две комнатушки с маленькой кухонькой. На домашнем алтаре стояла фотография отца Отомацу в форме и фотография его жены в молодые годы.

Поставив на алтарь курительные палочки, Сэндзи некоторое время молча рассматривал фотографии. — Снимка дочки у тебя нет? — Да ведь ей и было-то всего два месяца, когда она умерла. — Я забыл, как ее звали? — Юкко. Она родилась десятого ноября, в тот день как раз выпал первый снег, ну мы и назвали ее Юкико — Снежное дитя. Помнишь, ты еще говорил — вот и невеста нашему Хидэо? — Помню. Хидэо учился тогда в средней школе. Когда я сказал: «вот тебе невеста», он надулся и отказался взять ее на руки.

Сидя друг против друга за низеньким столиком, они подливали друг другу холодное сакэ. Радио выключили, и звук текущей тоненькой струйкой воды назойливо отдавался в ушах. — Может, это дурно, но я ведь до сих пор считаю, сколько Юкко лет. Будь она жива, ей бы в этом году исполнилось семнадцать. — Она ведь была поздним ребенком? — Да, мне было сорок три, а жене тридцать восемь. Видать, судьба…

Отомацу редко жаловался.

Ночью Отомацу Сато проснулся, почувствовав, что у кассы кто-то стоит. Это было в тот миг, когда неизменно точные стенные часы пробили двенадцать. — Господин начальник, господин начальник! — донесся до него чей-то нежный голосок, ему показалось, что кто-то пытается заглянуть внутрь сквозь щели между пластинами из органического стекла. — Чудно, в такое время… Уж не захворал ли кто? — Стараясь не разбудить Сэндзи, который крепко спал, накрывшись с головой одеялом, Отомацу неслышными шагами подошел к окну и, приоткрыв штору, увидел девочку с красным шарфом на шее. Она стояла возле кассы, облокотившись на окошко.

Девочка была старше той малышки, которую он видел накануне вечером, но в узких глазах было что-то сходное. — А, ты за куклой?

Девочка утвердительно кивнула. Накинув поверх пижамы куртку на вате, Отомацу вышел в зал ожидания. Снег неизвестно когда перестал идти, и со стороны подъездной площадки тянулась дорожка лунного света. Небо глухо постанывало. — Ты, наверное, ее старшая сестра?

Он протянул ей куклу, и девочка приветливо улыбнулась: — Она все плачет: «Где моя кукла?..» — Молодец, что пришла! Только я что-то вас до сих пор не видел. Вы чьи? — спросил Отомацу, а про себя подумал: «Понятно, городские, вон какое личико беленькое да тонкое».