Bruce Sterling - Ужин в Одогасте

Из-за финиковых пальм, густо росших в саду, появилась Эльфелилет со своими спутниками. С ней были два телохранителя с длинными, увенчанными золотыми наконечниками копьями, с тяжелыми звонкими кольцами из меди; три танцовщицы, куртизанки-ученицы, одетые в голубые шерстяные накидки поверх тончайших хлопковых шаровар и расшитых блуз; четыре носильщика паланкина – быковатого вида рабы с намасленными торсами и с мозолями на плечах. Носильщики, застонав от облегчения, опустили паланкин на землю и отдернули парчовые занавески.

Из паланкина вышла Эльфелилет – женщина со светло-коричневой кожей, с ресницами, припорошенными углем, с рыжими от хны волосами, в которые была вплетена золотая проволока. Розовая краска покрывала ее ладони и ногти. Под ее вышитой голубой накидкой скрывался замысловато украшенный жилет. Накрахмаленные шелковые шаровары с завязками у щиколоток блестели от покрывавшего их мирабаланского лака. Легкая россыпь оспинок на одной щеке приятно подчеркивала округлость ее луноподобного лица.

– Эльфелилет, моя дорогая, – сказал Манименеш. – Ты как раз вовремя, к десерту.

Эльфелилет грациозно прошлась по выложенному плиткой полу и улеглась ничком на бархатную кушетку. В таком положении общеизвестная красота ее ягодиц представала в наиболее выгодном свете.

– Я благодарю моего друга и покровителя, благородного Манименеша. Живи вечно! Высокоученый доктор Багайоко, я Ваша служанка. Привет, поэт.

– Привет, милочка, – сказал Хайяли, улыбаясь с природным дружелюбием, свойственным поэтам и куртизанкам. – Ты – Луна, а твои красотки – кометы на нашем небосклоне.

Хозяин произнес:

– Это наш высокочтимый гость, караванщик Абу Бекр Ахмед Ибн-Ватунан.

Ибн-Ватунан, сидевший с открытым от изумления ртом, вздрогнул и пришел в себя.

– Я простой человек из пустыни, – сказал он. – Я не обладаю тем даром слова, который есть у поэтов. Но я – Ваш слуга, госпожа!

Эльфелилет улыбнулась и встряхнула головой. В оттянутых мочках ее ушей зазвенели тяжелым золотом филигранные сережки.

– Добро пожаловать в Одогаст.

Подали десерт.

– Ну, – сказал Манименеш, – все, что мы ели до сих пор, – это простая и грубая еда. Вот где мы блистаем более всего. Позвольте соблазнить вас вот этими ореховыми пирожными «джузинкат» и прошу отведать нашей медовой лапши – надеюсь, что здесь хватит на всех.

Все, кроме, конечно, рабов, принялись наслаждаться легкой рассыпчатой лапшой «катаиф», щедро посыпанной каирванским сахаром. А ореховые пирожные были воистину несравненными.

– Мы едим джузинкат во время засухи, – сказал поэт. – Потому что ангелы начинают лить слезы от зависти, когда мы их вкушаем.

Манименеш героически рыгнул и поправил свою ермолку.

– А теперь, – сказал он, – пора насладиться капелькой виноградного вина. Имейте в виду, по чуть-чуть. Ибо грех пития – один из наименьших грехов, и мы замолим его без особого труда. После этого наш друг поэт продекламирует оду, сочиненную им как раз к этому случаю.

Хайяли стал настраивать свою двухструнную гитару.

– А также по требованию публики я буду импровизировать лирические газели в двенадцать строк на заданную тему.

– После того, как наши желудки успокоятся под звуки эпиграмм, – сказал хозяин, – мы насладимся танцем справедливо прославленной труппы нашей госпожи. Затем мы удалимся в дом и насладимся их другим не менее прославленным искусством.

Тут снова закричал привратник.

– Ваш посыльный вернулся, господин! Он вместе с прорицателем ждет Ваших указаний.

– Ах! – сказал Манименеш. – Я совсем забыл.

– Это неважно, сэр, – сказал Ибн-Ватунан, распаленный программой предстоящего вечера.

Но тут заговорил Багайоко:

– Давайте взглянем на него. Контраст с его уродством сделает этих женщин еще прекраснее.

– Что иначе было бы совершенно невозможно, – добавил поэт.

– Что ж, ладно, – согласился Манименеш. – Введите его.

Сквозь сад к ним приблизился Сиди, мальчик-посыльный, за которым следовал отвратительно медлительный, размахивающий костылями прорицатель.

Человек вполз в круг света, как искалеченное насекомое. Его огромный пыльный серый плащ, весь в пятнах пота, был перемазан чем-то немыслимым. Он был альбиносом. Его розовые глаза туманила катаракта, а проказа сожрала одну его ступню и несколько пальцев на руках. Одно плечо было намного ниже другого, что свидетельствовало о его горбатости. Обрубок голени был изъязвлен грызущими его плоть червями.

– Клянусь бородой Пророка, – воскликнул поэт, – воистину, это пример непревзойденного уродства.

Эльфелилет сморщила носик.

– От него разит чумой!

Сиди сказал:

– Мы спешили, как могли, господин!

– Иди в дом, мальчик, – сказал Манименеш, – замочи в ведре десять палочек корицы, затем принеси ведро сюда и вылей на него.

Сиди тут же ушел.

Ибн-Ватунан пристально рассматривал этого страшного человека, стоявшего, покачиваясь, на одной ноге у самой границы освещенного круга.

– Почему ты до сих пор жив, человек?

– Я отвернул свой взор от этого мира, – произнес Страдалец. – Я обратил свой взор к Богу, и он щедро пролил на меня знания. Я обрел знания, выдержать которые не под силу никакому бренному телу.

– Но Бог милостив, – сказал Ибн-Ватунан. – Как можешь ты говорить, что это сделал Он?

– Если тебе неведом страх Божий, – сказал прорицатель, – бойся Его, увидев меня.

Ужасный альбинос, медленно агонизируя, опустился на землю за пределами галереи. Он снова заговорил:

– Ты прав, караванщик, полагая, что смерть будет для меня милостью. Но смерть приходит ко всем. В свое время придет и к вам тоже.

Манименеш откашлялся.

– Так ты, значит, видишь наши судьбы?

– Я вижу весь мир, – ответил Страдалец. – увидеть судьбу одного человека все равно, что проследить путь одного муравья в муравейнике.

Появился Сиди и вылил на калеку ведро ароматной воды. Провидец сложил ладони горстью и пил эту воду, удерживая ее изуродованными ладонями.

– Спасибо, мальчик, – сказал он и обратил свой затуманенный взор к юноше. – Твои дети будут желтыми.

Сиди засмеялся от удивления.

– Желтыми? Почему?

– Твои жены будут желтыми.

Танцовщицы, отошедшие к дальнему краю стола, захихикали. Багайоко вытащил из рукава золотую монету.

– Я дам тебе этот золотой дирхем, если ты покажешь мне свое тело.

Эльфелилет мило нахмурилась и заморгала начерненными ресницами.

– О, высокоученый доктор, пожалуйста, пощадите нас.

– Вы увидите мое тело, если наберетесь терпения, сэр, – сказал Страдалец. – Пока еще жители Одогаста смеются над моими пророчествами. Я обречен говорить правду, горькую и жестокую, а потому – абсурдную. Однако слава моя будет расти и достигнет ушей князя, который прикажет тебе устранить меня, как угрозу общественному порядку. И тогда ты всыплешь свою любимую отраву, сушеный яд аспида, в миску с гороховой похлебкой, которую я получу от своего клиента. Я не сержусь на тебя за это, поскольку ты всего лишь выполнишь свой гражданский долг. К тому же избавишь меня от болей.