Барбара Хэмбли - Башня Тишины

Обычно занятия происходили в самом нижнем этаже дома, в полуподвале, куда под вечер сквозь стрельчатые окна падал солнечный свет угасающего дня. Несмотря на пять лет непрерывных упражнений, каждый вечер после занятий Кериса свербила одна и та же мысль: все, так больше невозможно. Все эти "вперед-назад", "коли-руби" и "раз-два" надоели ему до черта, тем более что умение настоящего воина к нему упорно не желало приходить. Но зато во время тренировок в голове не оставалось никаких мыслей – так учил наставник. Он говорил, что думать нужно только этими "вперед-назад" – "коли-руби", вспоминая уроки фехтования, полученные когда-то, иначе в бою, стоит только отвлечься, враг сразу одолеет тебя. И на разные другие беспокойные размышления времени не оставалось, что тоже было неплохо.

К десяти часам вечера темнело, но гулять Керису после занятий совершенно не хотелось – тренировки выматывали последние силы. Поплескавшись над лоханью с теплой водой, он как подкошенный падал в постель и засыпал крепким сном. Но теперь он задумался над тем, что же все-таки произошло. Он спросил про деда, причем вопрос казался самым что ни на есть невинным. Но реакция на него оказалась совершенно непредсказуемой. Неужели волшебство архимага и в самом деле пропало?

Уже давно Керис перестал верить в то, что он сам обладает хоть какими-то зачатками волшебства. Но теперь уставив глаза в непроницаемую тьму, он понимал, как много за эти годы стало значить для него волшебство. Без волшебства, без размышлений о нем душа становилась как бы пустой, выхолощенной, если не сказать хуже. Все равно как если бы глаза стали видеть окружающий мир в черно-белом свете.

Иногда до него доносились обрывки разговоров, которые волшебники шепотом вели между собой о том, от чего именно зависит волшебная сила человека. Судя по этим разговорам, волшебство сохранялось благодаря либо врожденной способности, либо каким-нибудь амулетам и скарабеям, сделанным из чего угодно – от глины до драгоценных камней, какие носили только очень богатые люди или знатные особы.

Волшебство можно было вызвать специальными заклинаниями, заклинаниями можно было и уничтожить или уменьшить чей-то волшебный дар. Но это все не то. Керис представлял свою душу как глиняную форму для отливки, из которой уже вытопили воск, но бронзу или золото не залили. Так и влачит она пустое существование. И в такую пустоту обычно набивается обычная пыль.

Молодой человек заплакал бы, но воинская клятва не давала ему на это право.

Нет, заснуть положительно невозможно. Воин оделся и, стараясь поскорее выбраться из душной тьмы спальни, стал спускаться вниз по лестнице. Все та же назойливая воинская клятва нашептывала ему, что он должен еще и обуться, а также не забыть свое верное оружие. Но то, что парень неожиданно открыл для себя пустоту своей души, занимало его больше всего. Потому-то хотя бы сейчас воинской клятвой можно было пренебречь. Свежий воздух улицы сразу прояснил голову. Из-под крыш домов по другую сторону площади доносилось воркование голубей, обсуждавших свои птичьи дела. Да, у всех проблемы. И тут ночную тишину разорвало кукареканье какого-то непутевого петуха, явно спутавшего время суток.

Итак, Тирле сказал, что такого не может быть. Почему? Не может быть, потому что попросту не может быть? Но это чепуха. Однако прошлой ночью сам Керис, проснувшись, почувствовал сквозь биение своего сердца, что из него вытекает то немногое волшебство, которое еще осталось в его душе. И тогда его пронзил холодный ужас. Это было что-то, что не должно было и не могло случиться, как сказал Тирле… И теперь его душа была полностью лишена волшебства.

Керис прислонился к покрытому затейливой резьбой дверному наличнику, ощущая в душе эту странную пустоту. Странно, но это было даже не огорчение, а какое-то неопределенное чувство – именно пустота. Тут взгляд молодого человека упал на высокие узкие окна дедова дома, и он подумал, вернулся старик или нет. Света в окнах не было, но это еще не означало, что он спит, – архимаг часто сидел в своем кресле и читал, не зажигая света. На то он и был архимагом, чтобы быть способным на такие дела. Возможно, он знал и умел нечто такое, о чем старый Тирле и понятия не имел.

Но что теперь говорить об этом. Что прошло, того уже не вернешь. Это как человеческая невинность, которая не возвращается, как ни старайся. С запада доносился какой-то неясный шум. Впрочем, это было нетрудно объяснить – кварталы западной части города Ангельской Руки были очень густо населены, а возле замка-цитадели Святого Сира располагались различные увеселительные заведения, причем жизнь в некоторых из них не прекращала бить ключом даже глубокой ночью.

Затем откуда-то донесся стук колес кареты по брусчатке улицы, кто-то закричал.

Наверное, пьяный… Вот она, беспокойная городская жизнь.

Даже не думая о том, что он делает, Керис медленно стал спускаться по ступенькам. Его рука нащупала в кармане кошелек. Куда это он собрался? И тут Керис понял – ноги сами несут его в таверну "Стоящий конь", где он сегодня наверняка напьется до потери сознания.

Напиться? Парень остановился, ошеломленный, чувствуя отвращение к себе.

Вообще-то воинская клятва не ограничивала пьянство, но когда товарищи Кериса отправлялись в таверны и ему приходилось составлять им компанию, то он хоть и пил, но всегда при этом оставался трезвым, вливая в себя ровно столько огненной воды, сколько позволяло ему держаться на ногах и контролировать свой рассудок.

Ведь клятва воина требовала, чтобы он всегда готов был вступить в бой, а Керис сомневался, что пьяный сможет достойно сражаться.

Но теперь все это казалось уже не столь важным. Он чувствовал, что ему нужно не вино, а то забытье, которое вино приносит. Чтобы как-то вытеснить из души пустоту, хотя Керис знал, что все равно ничего хорошего из этого не получится.

Но, помедлив немного и вздохнув, Керис продолжил спуск, хотя не был даже обут и вооружен.

Едва только его ноги ступили на шершавый булыжник мостовой, как до него донесся отчаянный крик Тирле:

– Нет!

Пять лет непрерывных тренировок вселили в Кериса уже ставшее инстинктом умение при крике об опасности бросаться и искать убежища, чтобы оттуда оказать сопротивление возможному врагу. Но теперь он стоял, словно застывший или парализованный, видимый в мутном лунном свете. А в это время округлая тень жирного волшебника выползала из ближнего переулка, который за свои характерные приметы прозывался Зловонным. Он видел охваченное каким-то безумием лицо Тирле, который вдруг неловко кинулся бежать через площадь, махая руками, как птица с подбитыми крыльями, чтобы сохранить равновесие.