Александр Тюрин - Тринадцать уколов

В довольно приподнятом настроении Лямин побродил с прихлебываниями пива по загородной местности. А когда вернулся домой, чтоб еще увеличить дозу счастья, позвонил художнику Васе Тряпичкину – занудливому алкашу с бельмом в глазу, которому природой было скупо выделено лишь одно положительное свойство. Зато какое! Из его пальцев – отростков деревянного цвета, пропитанных беломорным духом – выходили такие сочные картинки, такие кости, черепа, мускулы, сухожилия и режущие предметы, что жизненная правда бледнела перед ними, а по телу зрителя пробегали зуд и щекотка. Этот неприятный тип, бывший мясник, бывший работник морга, мог сделать вашу книжку приобретаемой народом на «ура», даже если б состояла она из одних тягучих соплей.

Боря набрал номер и услышал громкий алкогольный бред. Бред продолжался пять минут, касался разных тем и не собирался затыкаться. Первый вывод, который напрашивался – «бабки» на пьянку у Василия нашлись. Наконец, Тряпичкин немного охрип, успокоился и доложил, что навестил его некий Гасан-Мамедов. Предложил срочную работу, кинул на стол аванс. Который в два раза больше, чем весь гонорар от Бори. Серьезный заработок светил Тряпичкину. И бредил он оттого, что колымить на Гасан-Мамедова не хотелось и что пришлось так по-жлобски Бориса-собутыльника наколоть. Однако, отказаться от весомых монет – совесть не подымалась. Ведь питие требует жертв. А без пития вся жизнь покажется одной огромной, невесть зачем приносимой жертвой.

Тут настал черед Борису выдавить нутряной беспомощный стон и шмякнуть трубой телефонной об стену. Без Тряпичкина книга теряла втрое. Получится ли вернуть «нарост» Гасан-Мамедову? А сам долг?

Стоп, движок. А если Гасан-Мамедов сам устроил так, чтоб Боря не сумел отдать тяжкий долг? От кого этот сраный Альфред узнал о Тряпичкине? Да от самого Бориса. Гасан-Мамедов выудил из него все, что может затем сыграть. После чего подлец-миллионщик как-нибудь догадался, что тряпка-Тряпичкин самое важное звено в издательской цепочке. Зная эту дурацкую фамилию, выяснить место проживания для ушлого Гасан-Мамедова было делом детсадовским.

Да, сошлись концы с концами и очень фиговый узел образовался. Гасан-Мамедов сделал все необходимое, чтобы Боре вовек с ним не рассчитаться. Долговые проценты будут расти как бамбук в мокрую погоду, а гнусавый голос по телефону станет периодически угрожать расправами, переломами и сотрясениями.

Значит, Гасан-Мамедов хочет ввергнуть свободолюбивого Борю Лямина в зависимость, обратить в холопское звание, приковать к веслу на галере. И это в лучшем случае. В худшем – прикажет накрутить из Бори фарш. Лямин еще добросовестно понапрягал свои лобные доли. А выходило только одно: Гасан-Мамедов – гад и в том вся суть.

Боря Лямин был невротик. Он был ранен в нервную систему при обороне своей «суверенной территории» еще во времена владычества «товарищей». Беспокойство сейчас распространилось по всему телу, залезло, пользуясь давно подогнанными ключами, в каждую клеточку. Боря заметался по комнате как зверь по узкой клетке в провинциальном зоопарке, забросал стульями, вулканически задымил сигаретами, захлебал водку и воду, замедитировал. Однако, не легчало. Да как могло полегчать, если на личность, сроду не ходившую под седлом, набросил уздечку какой-то прохвост! Прохвост захомутал Борю, воспользовавшись одной единственной его слабостью – тягой к печатанью.

Средства, даже самые транквилизаторские, не успокаивали. Тогда Боря, метнувшись, схватил газету, уже отправленную в санузел. Судорожными движениями выдернул страницу, полную рекламных воплей, и в ней выискал беспокойным своим взором телефон близлежащего врача-психиатра, предлагающего услуги в наведении здоровья на мозги.

Врач явился через полчаса, вежливый, внимательный, поинтересовался событиями из далекого детства, включая занятия онанизмом и ковыряния в носу, после чего определил способ снятия напряженки. Десять шприц-ампул японского препарата сцеволин (имечко, надо полагать, в честь римского джигита Сцеволы, который спокойно, без выкриков поджарил свою руку вместо шашлыка, чтобы показать врагам, какие они суки). Колись таким снадобьем через день, также при оказии, и за пару недель превратишься из визгливого невротика в нечто похожее на утес. А все вокруг станет тучками на твоей груди. Причем сцеволин не наркотик, к нему нет привыкания, после него – никакой ломки. Эта штука, напротив, высвобождает страхи с фобиями, отчего ты делаешься не более закомплексованный, чем свежевылупившийся цыпленок.

Лямин отслюнявил гонорар и врач не без удовольствия на лице вышел за дверь. Боря тут же потянулся к ампулам и обнаружил, что тех не десяток, а вся чертова дюжина. Ошибся, докторишка-лопух. Ладно, через пару недель может и получит излишек назад.

Лямин укололся и наступило успокоение… Впрочем, наступило оно не сразу. Тело сперва сделалось горячим как чайник, казалось, даже пар повалил из ушей и носа. Грипп, тиф или какая-другая лихоманка? Боря тоскливо перебирал сведения медицинского характера – судя по газетам, сейчас разных хворей больше чем мух на потолке.

Болезнь быстро усугублялась – жар, напоминающий вязкую тягучую жижу, собрался где-то в районе темечка. Голова так накалилась, что мысли принялись с треском лопаться. Потом в ней словно разошлись полюса – источники напряжения – отчего, как прибредилось Борису, посыпались разряды и высветился некий конус. Конус не только сиял, но и вроде был вставлен из ниоткуда в обычное пространство. И вот под действием разрядов, садящих из башки, как из неисправного трансформатора, во «вставке» закрутился вихрь, который чуть погодя сгустился в волокна, а те уже сплелись в смутную фигуру.

Нежданно-негаданно образовался мужик в плаще! (Развевающиеся полы отчасти напоминали черные крылья). И тут Борис, хочешь не хочешь, стал перетекать в новоявленное привидение – словно сам был током, а переключатель направил его из одного проводника в другой. Потекли зрение, слух, нюх, уцелевшие мысли. Когда ток закончился, Боря почувствовал себя стоящим. А собственное лежащее тело осталось лишь зыбким пятном.

Лямин не слишком удивлялся чрезвычайному происшествию, потому что был захвачен одним стремлением. Его воля кипела и пыталась пробиться через затычку на своем пути. Не нужен этот Альфред!

Опустилось какое-то затемнение, похожее на большой бархатный занавес, а когда он поднялся, то Борис обнаружил себя на платформе станции Репино. Причем, теперь он оказался не ниже, а выше других граждан, да и плечам требовался больший простор. Однако это обстоятельство было столь мало интересным, как и выборы короля в солнечном Лесото.