Джеймс Брэнч Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 1

— Эй, ты что, собачье мясо, спотыкаешься? А ты, сука, почему завыла? А ты, птичка, почему разоралась? Ведь эти три знамения предвещают мне какое–то несчастье.

— О, великое несчастье! — отвечает Мануэль, вынимая свой волшебный меч.

— Истину говоришь! Истинное несчастье предсказано тебе этим. Разве на Дубовом острове под двенадцатым дубом не стоит медная шкатулка, а в шкатулке — пурпурная утка, а в утке — яйцо, а в яйце — твоя смерть?

— Верно, что моя смерть находится в яйце, — сказал Змей Востока, — но никто никогда не найдет его, и поэтому я неодолим и бессмертен.

— А вот и нет, яйцо, как ты видишь, у меня в руке, и, когда я раздавлю это яйцо, ты умрешь, и твои братья — червяки — поблагодарят не тебя, а меня за сегодняшний ужин.

Змей взглянул на протянутое яйцо и задрожал. Он изогнулся так, что его чешуя заиграла солнечными зайчиками. Он вскрикнул:

— Отдай мне яйцо, и я позволю вам идти своим путем навстречу более ужасной гибели.

Хотя у его спутника было свое мнение, Мануэль решил, что так будет лучше, и в конце концов они совершили эту сделку ради детенышей змея. Затем они пошли дальше, в то время как змей завязал глаза коню и гончей, накрыл колпаком сокола и потихоньку пополз прочь, чтобы спрятать яйцо в укромном месте.

— Но как тебе, черт подери, — спрашивает Мануэль, — удалось достать такое бесценное яйцо?

— Это совершенно обычное утиное яйцо, Мануэль. Но у Змея Востока нет возможности обнаружить это, не разбив яйца. А это единственное, чего Змей никогда не сделает, поскольку думает, что это то яйцо, в котором заключена его смерть.

— Ну, Ниафер, хоть ты и замухрышка на вид, однако много умнее, чем я думал!

И только Мануэль хлопнул товарища по плечу, как лес у дороги закачался, затрещали кусты, а высокие буки стали ломаться и падать в разные стороны, — так сквозь толщу земли пробился Змей Севера. Только голова и шея этого создания Мирамона возвышались над поваленными деревьями, потому что нижние кольца Змея никогда не отпускали основание Норровегии. А все, что высунулось, было покрыто водорослями и ракушками.

— По воле Мирамона Ллуагора я сейчас же уничтожу вас обоих, — говорит этот змей, разевая пасть, похожую на пещеру со сталактитами и сталагмитами.

Еще раз юный Мануэль выхватил свой волшебный меч, но заговорил его товарищ.

— Нет, ибо прежде, чем ты погубишь меня, — говорит Ниафер, — я наброшу уздечку тебе на морду.

— Что это еще за уздечка? — презрительно спросил огромный змей.

— Разве эти вытаращенные глаза не достаточно велики и не видят, что это мягкая узда, называемая Глейпниром, которая сделана из дыхания рыб, слюны птиц и кошачьих шагов?

— Хотя несомненно, что подобная казнь мне предсказана, — проговорил змей с легким беспокойством, — как я могу быть уверен, что ты говоришь правду и вот эта штука и есть Глейпнир?

— Давай так: я брошу ее тебе на голову, и тогда ты сам увидишь, как исполнится древнее пророчество и тебя оставят силы и жизнь, а норманны больше не увидят снов.

— Нет, убери от меня эту штуку, маленький глупец! Нет, нет! Мы не будем проверять твою правдивость таким образом. Так и быть, вы вдвоем пойдете своей дорогой к более ужасной погибели и столкнетесь с варварской смертью запада, если дашь мне эту узду, чтоб я уничтожил ее вместо тебя. И тогда я, если буду жить вечно, удостоверюсь, что это в самом деле Глейпнир и ты сказал правду.

Поэтому друзья согласились, что лучше проверить правдивость своих слов, нежели позволить Змею погибнуть, а основанию Норровегии (а Ниафер якобы состоит в родстве с одной из тамошних правительниц) таким образом пошатнуться, освободившись из объятий околевшего Змея. Узда была отдана, и Ниафер с Мануэлем пошли дальше. Мануэль спросил:

— Коротышка, это правда узда, называемая Глейпниром?

— Нет, Мануэль, это обычная уздечка. Но у Змея Севера нет возможности обнаружить это, кроме как надеть ее на себя. А это единственное, чего Змей никогда не сделает, поскольку знает, что, если моя узда оказалась бы Глейпниром, силы и жизнь оставили бы его.

— О, хитрый и коварный коротышка! — сказал Мануэль. И вновь хлопнул товарища по плечу.

Затем Мануэль заговорил очень напыщенно про ум и сказал, что лично сам, со своей стороны, никогда не отрицал его большого значения.

ГЛАВА III

Восхождение на Врейдекс

Наступил вечер, и они нашли приют на мельнице рядом с дорогой, у маленького сморщенного старичка в залатанной куртке. Он дал им постель и добрый каравай хлеба с сыром, а себе на ужин достал из–за пазухи лягушек и поджарил на углях.

Затем юноши сели на пороге посмотреть, как ночные кошмары спускаются с Врейдекса в мир мечтательных людей, к которым эти призраки являются в виде причудливых белых паров. Сидя вот так, они начали болтать о том о сем, и Мануэль обнаружил, что Ниафер исповедует старую языческую веру, что, по словам Мануэля, было превосходно.

— Когда мы завершим наше восхождение, — говорит Мануэль, — то должны будем сражаться друг с другом за графскую дочку, и я несомненно одолею тебя, дорогой Ниафер. Если б ты умер христианином, вот так, гнусно пытаясь убить меня, ты немедленно провалился бы в неугасимое пламя Чистилища или даже в еще более жаркие места. Но у язычников все, доблестно погибающие в битве, попадают прямиком в языческий рай. Да–да, твоя отвратительная религия — для меня огромное утешение.

— Для меня это тоже утешение, Мануэль. Но как христианину тебе не следует одобрять язычества.

— Это не совсем так, — говорит Мануэль, — в то время как моя мать, Доротея Белоручка, была самой рьяной христианкой, ты должен знать, что мой отец не причащался.

— А кто был твоим отцом, Мануэль?

— Не кто иной, как Пловец Ориандр, который, в свою очередь, сын Мимира.

— О, замечательно! А кто такой Мимир?

— В общем, Ниафер, это не совсем понятно, но он прославился мудрой головой.

— Мануэль, а кто такой Ориандр, о котором мы говорим?

Мануэль же откашлялся и начал рассказ:

— О, из пустоты и темноты, населенной потомками Мимира, из бездны подводного мрака, из покоя безмолвия этой вечной ночи появился Ориандр, из Мимира, чтоб начать войну с морем и посмеяться над желанием моря. Когда бури вырываются с шипением и ревом из перевернутой чаши Асов, все моряки слышат его вопли и радостный крик. Когда водная поверхность опрокидывается и срывает крышу мира, его белое лицо мерцает в пучине, где обезумевшие волны терзают Пловца, но не властны над его силами. Сему Пловцу не дано глаз, но, и незрячий, он будет сражаться и насмехаться, пока не выйдет время, пока все любовные песни земли не будут спеты, и последняя погребальная песнь не будет спета, и изнуренное море не признает, что только Ориандру по плечу испытывать мощь его гнева.