Сергей Волков - Пастыри. Четвертый поход

Несмотря на то что ничего доброго и светлого в этом странном сне не было, каждый раз, увидев его, просыпалась Рита в хорошем настроении.

Куда чаще, правда, снились ей другие сны, жуткие, пугающие. Обычно Рита видела, как бредет по мрачным подземным коридорам, силясь разглядеть в кромешной тьме хоть искорку света. Босые ноги ее шлепают по холодной застоявшейся воде, ладони скользят по влажному липкому камню стен.

Беспросветная мгла. Бесконечность. Выхода нет, и обратной дороги нет тоже. А тяжелые своды — все ниже… Рита во сне начинала плакать, останавливалась, садилась на корточки, стараясь не касаться осклизлых стен, — и тут из темноты появлялась Она!

Сперва слышались странные звуки — хлюпанье, шлепки, шорохи. Потом во мраке зажигались зеленоватые парные огоньки, так похожие на светлячков. Но Рита знала — никакие это не светляки. Это неярко горели гнилым светом Ее глаза…

И наконец из зева туннеля появлялась Она, Жаба. Огромная, как грузовик, с жирным белесым брюхом и коричневой пупырчатой кожей, покрытой полупрозрачной слизью, она заполняла собой все пространство подземелья и надвигалась на сжавшуюся в комочек Риту с жестокой неотвратимостью.

Тупая, бессмысленная морда Жабы нависала над девушкой, мерзко колыша дряблый кожистый мешок под нижней челюстью. Слизь капала в темную воду, немигающие глаза внимательно и алчно изучали скрюченную человеческую фигурку.

Надо было бежать, надо было бороться, но ужас сковывал Риту надежнее всяких оков, и она, не в силах что-либо изменить, лишь тихо поскуливала и бормотала во сне: «Мамочка, мамочка! Я не хочу! Спаси меня, мамочка! Ну пожа-а-алуйста…»

С противным чмоканьем Жаба приоткрывала свою чудовищную пасть и вываливала толстый, мокрый, похожий на исполинского червя язык. И едва только холодный скользкий кончик этого отвратительного языка касался Ритиной щеки, ее тело обретало наконец-то способность двигаться. Она вскакивала и бросалось прочь по темным коридорам, а вслед неслось грозное шипение: «Ж-жертву! Принес-с-си мне ж-жертву! Ты м-моя! М-моя!»

После сна про Жабу Рита просыпалась посреди ночи и до утра плакала, боясь пошевелиться. Ей казалось, что из темных углов комнаты, из-за шкафа, из-под стола, из черного проема двери на нее на самом деле смотрят холодные немигающие Ее глаза…

Год они с матерью жили тем, что потихоньку продавали на базаре и по знакомым шикарные Ритины наряды. Потом стало совсем плохо. Работы не было. У новых хозяев жизни, сменивших ларечников и бандитов, Рита уже не «пользовалась спросом» — подросло новое поколение, зубастое и длинноногое. На дискотеки в Дом культуры теперь ходили едва ли не двенадцатилетние оторвы, одетые так, словно они задались целью максимально облегчить мужчинам проблему с их раздеванием.

Город, казалось, расплачивался теперь с Ритой за ее ненависть и презрение. Ее не брали на работу никуда — ни продавщицей, ни даже уборщицей. Старушки плевались Рите вслед, а всякие шушерники мужского пола, которые раньше и глянуть-то боялись, теперь приставали с недвусмысленными предложениями провести вечерок в сауне или на квартире.

И тогда Рита поняла — выход только один: замуж и к чертовой матери отсюда! Если она не уедет, этот расползшийся по приволжским холмам городок выпьет ее душу, заживо сгложет, сгноит тело, а мертвые кости примет глинистая земля местного кладбища…

— Вот, Ритка, смотри! — Светка вся просто дрожала от возбуждения.

— Что это? — равнодушно спросила Рита.

Ей на колени легла толстая потрепанная тетрадь в коричневой клеенчатой обложке.

— На антресолях нашла. Матуха хотела в макулатуру сдать, сейчас опять принимать начали, на базаре, пять рублей за килограмм. Ну, она все и сгребла, журналы всякие, газеты, фотки древние. Еле я успела…

Рита лениво раскрыла тетрадь на середине. Желтые страницы были исписаны ровным, аккуратным почерком. Глаза выхватили несколько строчек: «…чтобы змеи не вползали во двор, надо кругом развесить пучками траву попутник, иначе — подорожник, ибо змея попутника на дух не переносит».

— Что за фигня? — Рита скривила губы.

— Сама ты… — надулась Светка. — Это прабабки моей тетрадь. Она училкой была тут, у нас. Ну, и записывала всякое… Обряды, приметы, песни, сказки, вон, целую книгу написала, считай!

— Ну, а мне-то это зачем? — У Риты болела голова, хотелось спать, и Светуля с ее дурацкой тетрадью приперлась совсем не вовремя.

— Там в конце, сзади… Вот смотри! — Светка выхватила тетрадь, пролистнула, пошарила взглядом…

— Вот, нашла! Тут, короче, про девушку одну, Варвару. Она любила парня, а тот ее — не любил. Прабабке про это богомолка, что в Макарьевский монастырь плыла, на пристани рассказала. В общем, когда парень этот отказал Варваре, побежала она на кладбище и в колодце с горя утопилась.

— Ну и дура… — тихо сказал Рита, зябко кутаясь в дырявый материн пуховый платок. — Вон, целая Волга рядом. Иди и топись, зачем колодцы-то портить?

— А! — Светка перевернула несколько страничек. — В том-то все и дело! Колодец-то высох сразу, а Варвару эту в нем так и не нашли! Но с той поры… Та-а-ак… Где же это? А-а, вот!

Она приосанилась и прочитала звучным, торжественным голосом: «…сказано было также, что раз в год, в ночь гибели злосчастной девицы Варвары, в самую полночь, колодец, называемый жителями соседней деревни Горелово Пустым, силою живущего в нем духа исполняет желания молодых девиц на выданье и вдов, жаждущих обрести себе спутника жизни». Поняла?!

— Ну и что? — тупо спросила Рита, теребя холодными пальцами кончик платка. — Сказки это, сама ж знаешь…

— А вот не сказки, Ритка! — взвилась подруга, снова зашуршала страницами. — Сегодня какое ноября? Двадцать первое? А Варвара эта утопилась девятого, ну, по старому стилю. Выходит, завтра этот день. И вот самое главное… Э-э-э… Короче, прабабка влюбилась, понимаешь? В Георгия Полуэктовича, прадеда моего. А он на нее — ноль внимания. Я фотки видела — так себе прабабка была, толстуха очкастая и нос картошкой…

«Ты б на себя посмотрела, квашня!» — едва не вырвалось у Риты. Светка раздражала ее все больше и больше. Голова просто раскалывалась от тупой, ноющей боли в затылке. «Лечь бы сейчас, укрыться с головой, уснуть — и никогда больше не просыпаться!» — мелькнула и тут же пропала дурная и сладкая мысль.

— …и собралась ночью к этому колодцу! — вещала между тем Светуля, листая тетрадь с горящими глазами. — Жертву приготовила и пошла. Темно, страшно, метель метет, волки воют — правда, она сама про это пишет! Колодец-то на отшибе, кладбище неподалеку. Прикинь, во баба, а? И не побоялась ведь!