Сергей Ким - Без объявления войны

Генрих не мог понять этих мыслей, ведь сам он к власти не стремился. Нет, он знал, что этот груз не про него — генерал был доволен своей скромной ролью хоть и высокопоставленного, но не обременённого заботами исполнителя. Командующий имперской Гвардией — большего Генрих и не хотел, его устраивала такая судьба, судьба простого служаки.

Сколько раз теперь он жалел о свершившейся Революции — и не счесть. В империи всё было просто — умирал император, его место занимал сын. Ныне, посвящённый во многие тайны прошлого, Генрих знал, что здесь не обошлось без магического вмешательства — в королевской семье всегда рождался только один ребёнок и всегда сын. Так было заведено на протяжении веков, и эта система работала, как точнейший дварфский хронометр.

Конечно, на престол вступали порой и довольно недалёкие монархи, но это были лишь досадные исключения. К сожалению, последний император Андрей III оказался именно таким исключением — фактически проиграл три войны, настроил против себя большую часть простого населения, купечества и магов. Только поэтому, в принципе, и стала возможна Революция, очень скоро перетекшая в ожесточённую гражданскую войну. Плюс ему просто патологически не везло, хотя человеком он был и не слишком плохим.

Но теперь на горизонте вновь замаячил призрак новой междоусобицы — никто сейчас не откажется от борьбы за власть просто так, у многих приближённых диктатора есть в подчинении собственные боевые подразделения и даже части регулярной армии. Да и всякие недобитые сепаратисты, как из людей, так и из нелюдей мигом вспомнят о всяческих "правах нации на самоопределение", "свободе для малых народов" и тому подобной дряни, пришедшей в мир после ублюдочной Вортенбергской конференции… Да и о внешних врагах забывать нельзя — стоит лишь немного зазеваться и можно получить полномасштабное вторжение…

Три ночи без сна, проведённые у постели умирающего диктатора не прошли бесследно, и Генриха начало постепенно клонить в сон. Вначале он ещё пытался бороться с наваливающейся дремотой, но потом окончательно сдался и, закрыв глаза, провалился в глубокий сон…

— Секунд-генерал Генрих Воронов — встать! Смирно!

Команды, вбитые в тело на уровне рефлексов, среагировали гораздо быстрее заспанного мозга — генерал вскочил из кресла, и застыл, вытянувшись во фрунт.

И лишь спустя пару минут, Генрих, обалдело хлопая глазами, понял, кто только что отдал ему приказы.

— И что это происходит, генерал? Отвечайте, я вас спрашиваю! — холодные серые глаза великого диктатора пристально сверлили Воронова. Он не мог поверить, что смертельно больной Ярослав пришёл в себя, это был сон, наверное, всего лишь сон…

— Это просто сон… — растерянно прошептал генерал.

— Чтоо?! — приподнявшись в кровати, заорал диктатор. — Ты что несёшь? На каторгу захотел или на виселицу? Так я это тебе сейчас мигом устрою!

Вот теперь Генрих по-настоящему поверил, что это говорит именно диктатор Ярослав. Правда, таким его мало кто видел, но это был именно Великий Маршал — Генрих мог утверждать это со всей ответственностью, проведя под командованием диктатора добрую четверть века…

— Тут какие-то ушлёпки уже делят власть и заодно мою империю, а ты, как трус сидишь тут, поднял лапки кверху и сдулся, — теперь в голосе Ярослава слышался не только гнев, но и фирменный сарказм.

— Господин…

Ярослав явно через силу, со стоном уселся на кровати, тихонько застонав от боли и обхватив рукой лоб.

— Заткнись и слушай, — диктатор холодно смотрел на Генриха. — Сейчас ты оторвёшь свою задницу от кресла, и сделаешь всё, чтобы сохранить мой Рарден. Ты меня понял?

— Д-да, великий диктатор, — выдавил Генрих.

— Не слышу!

— Да, великий диктатор!

— Не слышу!..

— Да, великий диктатор!! — заорал Воронов и… проснулся.

Тяжело дыша, он откинулся в кресле — этот сон совершенно выбил его из колеи. Немыслимо, чтобы смертельно больной человек смог не только подняться, но и просто говорить.

Генрих перевёл взгляд на Ярослава и начал медленно холодеть — диктатор лежал всё так же спокойно, и как десять минут назад, уставившись пустым взглядом в потолок…

Не моргая и не дыша.

Это случилось.

"Это случилось", — со всевозрастающим ужасом понял Генрих, и…

И впервые за очень долгое время он не знал, что ему делать. Отчаянье накатило неотвратимой всесокрушающей волной, и генерал в бессилие сжал ладонями виски, раскачиваясь взад-вперёд в кресле. Но вдруг он резко отнял руки от головы и внимательно посмотрел на мёртвого Ярослава.

Что-то было не так.

Воронов встал из кресла и подошёл ближе к кровати.

"Одеяло", — понял генерал. "Оно смято. Смято, как будто…"

Как будто диктатор пытался встать.

И тут Воронов вспомнил свой сон.

Кулаки генерала сжались словно бы против его воли.

Генрих наклонился к безжизненному телу государя, и закрыл его глаза.

Отчаянье ушло — теперь у генерала Воронова был приказ, который следовало немедленно исполнять. Пускай его и не никто не отдавал.

Он сделает всё, что сможет.

— Да, великий диктатор Ярослав. Я всё исполню.

Генрих понял — война уже объявлена, пускай только ещё в его сердце, но она объявлена.

Генерал вынул из ножен меч и длинный кинжал.

Он нанесёт удар первым.

* * *

Империя Рарден, Старолесский монастырь, 17 мая 1607 г. от Р. С., 00:14

Патриарх Климент засиделся над этими проклятыми (прости Сотер!) бумагами до самой ночи. Как оказалось, высшая духовная власть в Рардене мало чем отличалась от светской — та же бюрократия и волокита.

Климент устало вздохнул и, поколебавшись, всё-таки отложил перо в сторону. Нет, всё же лучше будет сегодня хотя бы немного отдохнуть, тем более что завтра подниматься следует часа этак в четыре — дел по самое не балуйся…

Патриарх по давней привычке хрустнул пальцами и потянулся — без посторонних можно было и отбросить соответствующую чину важность, да и молод он ещё для таких привычек — как-никак только два месяца как отметил сорокалетие.

Климент знал, что стал самым молодым главой Ортодоксальной Церкви за, пожалуй, добрую пару сотен лет, но не находил поводов гордиться этим. За такую головокружительную карьеру стоило благодарить или лучше проклинать Вторую Всемирную и Гражданскую войны, когда более старые монахи в большинстве своём просто погибли, не в силах адаптироваться к новым условиям.

Выжили только молодые и злые. Те, кто был готов драться насмерть за свою веру и идеалы. Те, кто был готов умирать вместе со своей паствой, но не как скот на бойне, а подобно загнанным в угол волкам — до последнего вздоха, до последней капли крови.