Александр Зорич - Корабль стрекоз

Если перевести с пройдошистого жаргона анатомов на язык любителей социальных обобщений, сложение Олли красноречиво свидетельствовало: ничем, кроме фехтования, парень отродясь не занимался.

Не пахал, не косил, не давил виноград, не носил коробов с удобрениями, не катал тележку с выблядками благородных семейств заместо лошадки, не собирал яблочки с незолотых яблонек по найму два медных авра за восемь дней, иначе где его малая круглая мышца, отчего хиловат поясничный треугольник? То-то же!

Вот мое, тоже в целом атлетическое тело, было совсем не таким.

В мясных угодьях царил романтический бардак – трехглавая и дельтовидная, плоды явно что не размышлений – контурируются, наверное, и под овечьим тулупом. Камбаловидная и четырехглавая бедра – как у коня, зато икроножные – слабоваты не то что для фехтовальщика, но и для портного, в общем не такая уж эстетичная чересполосица совершенств и недоделок. Это логично – два последних года в перерывах между тренировками я нырял за съедобными моллюсками (три авра большая корзина, пять авров – две). Прошлую зиму Пиннарин знал меня как вышибалу в доме терпимости. Тренировался что называется «при случае».

Олли наклонил голову и стал ерошить рубашкой волосы – сушился. Чудо как хороша была у парня шея. Ременная и жевательная мышцы головы как будто…

– Слушай, ну чего ты уставился? – противный окрик Олли вывел меня из эстетического транса. – Мужика голого, что ли, не видел никогда?

– Я работал вышибалой в доме терпимости.

– В нормальном?

– Что в «нормальном»? – не понял я.

– Доме терпимости? Или для извращенцев?

– Совершенно обычный был, нормальный, – заверил его я.

У него вроде как отлегло от сердца. Он снова повернулся в сторону моря и принялся расчесываться, внимательно, с нежностью глядя в свое зеркальце. Умильная картина.

Я втихаря хохотнул в кулак, когда сообразил, что Олли скорее всего не имел счастья бывать в упомянутых оранжереях, где вместо нарциссов и гладиолусов проклевываются дурные болезни и долги.

Я в жизни не слышал, чтобы для «извращенцев» строили какие-то особые, отдельные бордели – это мог придумать только такой знаток фактуры, как Олли.

Всем, ну просто всем известно – если ходишь по борделям, то рано или поздно оказываешься «извращенцем» того или иного сорта. В борделе как бы выясняется, что та правда, которую ты только подозреваешь о себе, бормоча и краснея, не такая уж и неприемлемая. В том смысле, что ее можно принять – всегда найдется кто-то, кто ее примет.

– Что тут смешного?

– Представил, как мы будем качаться втроем на качелях – ты, я, Нин, – соврал я.

– А-а, это хорошо, – Олли завязал штаны, живехонько накинул рубаху, куртку, любовно дохнул в лицо зеркальцу, протер его рукавом и спрятал в карман. Как вдруг он снова весь как-то внутренне напрягся – наверное, опять подумал что-то нехорошее про мою «нормальность». – Послушай, как тебе наша Нин?

– Ничего, симпатичная, – отозвался я. «Как женщина» она мне не очень нравилась, а так – и вовсе, но я сообразил, что Олли меня «проверяет» на нормальность. А еще больше, чем Нин, мне не нравилось наше второе задание. Рядом с дебильными «качелями» оно выглядело явным перебором. Так я Олли и сказал.

– Да ладно там… Убьем какого-нибудь одинокого рыбака, – пожал плечами он.

– Что, вот так, как людоеды, возьмем и убьем какого-то мужика, отца шестнадцати детей, чтобы его слопать?

– Ну можно найти бездетного…

– О Шилол! И что, мы вот этого бездетного сожрем, как людоеды? – не знаю чего я все напирал на этих «людоедов».

– Ну… это же задание такое. На твердость духа… На бескомпромиссность… На способность выполнять то, что велел тебе Князь и его присные, ведь фехтовальщик – это слуга Его Сиятельства, – зачирикал Олли, сволочь образованная.

– И что, тебя устраивает такое задание?

– А ты предлагаешь все бросить и уехать домой? Типа к Шилолу этот третий тур? Так ты предлагаешь? – у Олли даже щеки порозовели – от возмущения.

– Главное, ты попробуй еще найди такого рыбака, которого можно спокойно убить. Они здесь живут семьями, по несколько даже семей в одном доме. Ты здесь, на Циноре, в первый раз?

Олли кивнул. Он вообще производил впечатление человека, который везде в первый раз.

– А я бывал. Ты только кого-нибудь случайно плечом зацепишь, завтра к тебе явится вся деревня с колунами да топорами. И плевать им на эти соревнования – запомни! На князя им квадратным дерьмом срать! И на фехтование! У них всего фехтования – ночью мясницким ножом поперек шеи – джжжик! Это же Цинор, Олли! Здесь только с виду все так устроено, так законопослушно! Свиньям тебя скормят по кусочкам – и пиздец!

– Я же тебя просил не выражаться! – отчаянно взвыл Олли и хлопнул себя по бедрам ладонями.

Видали, какой неженка! На самом деле, ему просто не понравилось то, что он себе представил – как годовалый, с черным пушком вдоль хребтины, кабанчик хрумтит его плечевой костью, посасывая сладенькое из суставной капсулы.

– Ладно, извини.

– Ничего.

– Но главное, что нам из этого квадрата – из этого, если хочешь, вольера – нельзя выходить. Иначе можно сразу считать, что мимо третьего тура мы пролетели. Ты что, правила не читал?

– Тогда лучше займемся качелями, – выдоил мне в ответ Олли. – Сказала же Нин тебе: надо еще дожить до этого мяса!

– 3 —

Поначалу работа спорилась – мы самозабвенно рылись на берегу.

Результатом стала полная эксгумация просоленной, побуревшей от йодистых водорослей, заросшей ракушками корабельной мачты.

Сей сувенир безвестного кораблекрушения Олли почему-то продолжал называть «балкой». Мы решили, что на ней и будут висеть наши качели.

Канаты Олли удалось выменять на свое вяленое мясо у рыбаков – благо он накупил этого мяса перед соревнованиями столько, что хватило бы на непрожорливый отряд.

Хорош бы я был, – размышлял тогда я, – попадись мне в напарники жутко подающий надежды сынок какого-нибудь винокура или булочника. У меня денег ни хрена, у него денег ни хрена… Понятно, что никакого мяса в тмине, никаких канатов – одна надежда, что тогда, может, и задания были бы не такими обязывающими, не такими невозможными.

Олли очень по-благородному не стал требовать моей доли за канаты. Я тоже не лез с «отработаю» – Шилола с два я ему отработаю. Во мне всегда дремал стихийный бунтарь. Никакого уважения к чужим капиталам…

А вот лодку ни выменять, ни купить не удалось. Рыбаки из «нашей» деревни наотрез отказались – мяса у нас больше не было, а деньги им наши были не нужны.

В тот день они праздновали местное «здравствуй, лето».