Наталья Резанова - Камень Великой Матери

И он кивнул в сторону талисмана.

Миновал апрель, прошел май, наступило лето, а я так и не тронулась с места. Не то, чтоб я чего-то опасалась. Мне просто не хотелось уходить. То есть, я бы ушла только в лес, чтобы пожить там месяц-другой, как обычно делала летом. Но все время возникали какие-то дела, какие-то мелочи. Приходили женщины из деревни. Ко мне одни женщины и ходят. Мужчины по большей части притворяются, что не верят в колдовство, хотя на самом деле верят почти все. Ну вот, это были обычные деревенские чары, о которых говорил колдун из-за перевала. Я помогала от мужской ревности, от мужской холодности, развязывала узлы, заговаривала и нашептывала… Просили у меня и амулеты, и получали их, не великой мощи, конечно, а те, что я делала собственными руками. Но от них была польза, а мне, следовательно, было что есть. Так с какой стати мне уходить? Если колдун из-за перевала и хотел выжить меня отсюда, он для этого ничего не предпринимал. Ощущение Зла, посетившее меня в день смерти Визуны, развеялось. Я была совершенно спокойна, и мне ничего не было нужно. И чем дальше, тем меньше.

Наступил канун св. Иоанна. Ночь, когда все великие силы, и светлые и темные, выходят на свободу. Кроме того, это лучшая ночь в году для сбора трав. Чем я и собиралась заняться. До праздника в деревне мне не было дела. С наступлением темноты я ушла в лес. Со мной был мешок, а также лук и стрелы с каменными наконечниками. Потому что я снова собиралась к старому дубу.

На сей раз я дошла без всяких приключений, хотя все было, как тогда, только очень тепло. Опять было полное небо звезд, и оно светилось. Я пересекла поляну и увидела темную громаду дуба. Дуб заключает в себе священные силы земли, а все растения, что выросли не из земли, а из другого растения – чародейные, и главное среди них – омела. Омела на дубе имеет и магию силы, и силу магии. Однако сбить ее я не смогла, что-то меня остановило. Я опустилась на землю и замерла в тишине и темноте. Я не могла двинуться. На меня опять накатило знание. Это началось со мной давно, с детства, и талисман здесь был ни при чем. Иногда, чаще всего против моего желания, ко мне приходило знание о людях: что они думают, что говорят, чего желают, что они делают тайно и явно. И я не любила этого знания. Именно потому я всегда избегала больших сборищ и столько времени проводила в лесу. И вот – оно и в лесу достало меня.. Но теперь было различие. Знание касалось не других, а меня самой. Колдун из-за перевела совершенно прав – я была невежественна, ленива и безвольна. И я обладала великой силой. Он не мог причинить мне вреда, если б даже очень захотел. И то зло, что посетило мой дом, меня не коснулось. Если знание приходило ко мне, то сила была во мне всегда. О чем было известно тем, кто оставил меня в лесу в том возрасте, когда детей только отнимают от материнской груди… Но откуда я об этом знала? Знала, и все. Раньше – смутно чувствовала, прячась в лесу и не заглядывая дальше деревни. Пряталась от себя и своей силы. Но она настигла меня.

Я лежала на траве. Камень на моей груди нагрелся и был как живой. Я не видела надписи на нем, но знала, что она светится. Надо мной кружились созвездия, все мое тело словно пронзали тысячи игл, и мне совсем не было больно, и я знала, что что это – звездный свет. Лучи – звездные копья, а может быть, путы, привязывающие меня к кругу светил?

Я пришла в себя, когда небо начало бледнеть. бесполезный мешок и оружие валялись рядом. Черный камень холодил грудь. Кончалась ночь, самая короткая в году, пришедшая к своему повороту.

Теперь я знала, что уйду из долины.

2. УЧЕНЫЙ ЧЕРНОКНИЖНИК

До Вильмана я добиралась больше четырех месяцев. Сущим безумием было пускаться в дорогу при тех обстоятельствах, что творились в большом мире. Но, говорят, дуракам счастье, а я точно была дурой, потому что только дура могла поступить так, как я. С какой стати я сорвалась с места? Ради какой корысти? Черный камешек с непонятным изображением, висящий на моей груди, ничего не значил. Сознание могущества, причастности к ходу светил, бесследно исчезло. Я снова была собой, деревенской колдуньей, владеющей не более чем деревенскими чарами. Они-то, вероятно, и помогли мне достигнуть старой столицы живой и невредимой, несмотря на все усобицы, сотрясавшие большой мир. От деревни к деревне, от мытного сбора к речной переправе, а чаще всего – просто по бездорожью, подальше от тех мест, где могут пройти воинские отряды, проехать какой-нибудь полунищий барон со своей свитой. Я научилась ночевать в поле. Очень трудно привыкать к этому после леса, где каждое дерево тебя знает и защищает, но и мои чары должно быть, на что-то годились. В городе, однако, я остерегалась прибегать к ним. Не знаю, почему. Просто не хотела.

После большой войны со Сламбедом, когда выгорело полгорода, минуло восемь лет, и многие кварталы заново отстроились, но следы разрушения все равно были видны. Пожар не тронул в основном Верхний город, оба собора и улицы за Вторым рынком. Королевский дворец сильно разрушили при штурме, в уцелевшей башне теперь помещался наместник Сламбеда.

Народу на улицах было довольно много. Я шла сутулясь и надвигая на лицо башлык. То ли в долине люди были покрупнее, то ли ко мне там привыкли, но дома на мой рост никто внимания не обращал. А здесь все прохожие попадались мелкие и бледные. Хотя, может быть, в городах так и положено, я же никогда не бывала.

День уже перешел на вторую половину. Вот -вот начнет темнеть. Пора было искать Твайта. Но я остерегалась расспрашивать о нем. Решила снова отдохнуть и поесть. Тут же, как по заказу, набрела на заезжий двор с харчевней. Денег у меня, конечно, никаких отродясь не водилось, а был у меня остаток хлеба, который третьего дня дала мне одна женщина за то, что я заговорила ее кур. А зайти я собралась, затем что здесь я могла спокойно посидеть, не привлекая к себе внимания. Торговые люди ели-пили в харчевне под навесом, а нищие и паломники размещались во дворе, на соломе. Я нашла у стены местечко почище, примостилась там и вытащила краюху из сумки. Ворота были распахнуты, и за ними я видела угол площади и темную ограду собора. Хлеб был неважный, с отрубями, но я съела его весь, собрала крошки в рот и проглотила. Помедлила перед тем, как встать, теша усталое тело последними мгновеньями расслабления. И тут на меня снова начало наползать знание. Я увидела людей, идущих мимо меня по площади, но не глазами. Я видела их. Вот женщина, семенящая с постно поджатыми губками, а ходила она на похороны лишь затем, чтобы незаметно заменить монету, что кладут мертвецу на глаза, на другую. А ту, что унесла с собой, она омоет вином, а вино даст выпить мужу, чтоб он стал слеп к ее изменам, как покойник. А вот у этого, у которого рожа в складках и угри на носу, у него в кошеле флейта из человеческой кости, заиграешь на ней, и все, кто слышат, уснут, и можно грабить и жечь, не опасаясь, что застигнут. Вот лекарь, он делает мази из жабьей пены и жира медведя, убитого при совокуплении. А вот приходский священник, спешащий по зову страждущего со святыми дарами в руках. Не пройдет и недели, и он будет служить черную мессу в развалинах церкви. От толпы ощутимо тянуло кладбищем и тлением, все были замараны, даже дети. Они либо сознательно вступили в сговор со злом, либо поддались ему, как болезни. Мое сознание взметнулось вверх, и, поднявшись над городом, я отчетливо увидела, как далеко расползлась зараза. Но сам гнойник был там, на площади. Дыхание стеснилось от ненависти и отвращения. Вырвать несущую балку из-под свода собора и похоронить всю мерзость одним ударом. Я знала, что могу сделать это. Разом покончить со злом…