Ирина Булгакова - Черный завет

С каждым разом превращения давались матери с большим трудом. И болью. Она стала прятаться в те мгновенья, когда природа брала свое. И не пыталась Доната подсмотреть, только получилось однажды случайно. Всеми силами сдерживая болезненный вой, мать каталась по земле, а кошачий хребет в человеческом теле разрывал ее пополам. Трещали кости, лопались кровеносные сосуды, но не получалось из скулящего от ужаса существа ни Кошки, ни женщины.

Прячась в густой листве, зажимая себе руками рот, Доната чувствовала: нельзя матери мешать беспомощным сочувствием, нужно дождаться конца. Любого конца. И она дождалась. Мать в последний раз выгнулась дугой. Волны судорог – от самой мощной до еле заметного содрогания оставили, наконец, измученное тело в покое. Только тогда Доната решилась и медленно подошла к матери. Огромные желтые глаза, еще затуманенные болью, смотрели в небо. Губы дрожали, а изо рта выглядывали сформировавшиеся клыки.

– Все, – прохрипела мать и протянула Донате руку. Под изогнутыми когтями выступила кровь. – Кончилось мое время…

Вот и сейчас изогнутые когти мало походили на человеческие. Желтые глаза ловили отсвет Гелиона, и в полутемной избе то и дело вспыхивали яркие огни.

– Поторапливайся, – мать бросила Донате заплечный мешок. – Быстрее пойдем, даст Свет, спасемся.

И сама торопливо набивала свой мешок: одежда, соль, лечебные травы, нож, крупа, огниво… Дорога долгая, а все равно – всю избу со скарбом с собой не унесешь.

– Столько лет, столько лет держалась, – мать не могла опомниться оттого, что случилось утром. – Не знаю, что на меня нашло. Словно демон какой на ухо нашептал. Смотрю, молоденький такой мальчик, беззащитный, а я с тех пор, как ты у меня появилась, на людей… Демон, тьфу, будь проклят…

Доната долго не могла взять в толк, зачем им нужно непременно бежать? Зачем перед долгой осенью бросать такую милую, такую родную избушку? Люди? Что могут сделать люди? Они мирно жили в деревне, а они тут, в лесу. И никто никому не мешал.

– Не знаешь ты людей, дочка, – мать ощерила белые клыки. – Добрые они до поры, пока их не трогаешь. А теперь жди: пойдут охотники с облавой, да с собаками. Поймают, церемониться не будут. Им без разницы: Кошки, демоны. Одинаково сожгут на костре. И меня, и тебя заодно. От греха подальше. Тем более, что виновата я… Столько лет, столько…

Мать коротко взвыла и тут же взяла себя в руки.

Уже на ходу, приспосабливаясь к новым ощущениям – мать заставила ее одеться, и кожаные штаны, в отличие от льняной рубахи неприятно сковывали движения, Доната слышала, как мать бормочет себе под нос: «молоденький совсем мальчик… проще убить его, глядишь, когда еще нашли бы… стара стала, стара».

Поначалу двигались скоро. Доната легко перебиралась через поваленные бурей деревья, помогая матери преодолевать очередное препятствие. Та злилась, но помощь принимала. Идти ей было тяжело. Только сейчас Доната обратила внимание, как внезапно постарела мать. Как выжелтилась сухая кожа, как заметна стала сеть глубоких морщин, что заботливо окружила огромные глаза, не оставив без внимания даже крохотный участок кожи. Время от времени мать открывала рот, кончиком языка ловя порывы прохладного освежающего ветра.

Лес постепенно менялся. Огромные ели с густым подлеском уступили место березам да кленам. Трава стала ниже, и вполне угадывалась земля в зарослях невысоких, покрытых крупными ягодами, кустов багрянника. Гелион следовал за ними по пятам, расцвечивая яркими красками сочные стебли травы, молодые, пробивающиеся к свету деревца. Деревья то и дело расступались, и Доната, не скрывая удовольствия, пересекала уютные поляны, где густым ковром стелились низкорослые кусты кукушкиных слезок.

Все происходящее казалось сном, который не портила даже парочка лесных шакалов, следовавших по пятам. Ближе к ночи они обнаглели, и матери пришлось угрожающе рыкнуть, чтобы заставить их отступить, трусливо поджав хвосты.

– Это отпугнет их ненадолго, – мать задыхалась от быстрой ходьбы.

Она остановилась и затравленно огляделась по сторонам, словно ожидая, что оставленная за много верст избушка вдруг чудесным образом окажется рядом. Но вокруг был тонкоствольный лес, настороженно прислушивающийся к ее словам.

– Нам бы до реки дойти, – снова заговорила мать, – что течет с гор. Там места безлюдные. Может, удастся спрятаться. Конечно, они выйдут на охоту с собаками. Да если бы только с собаками… Они наверняка обратятся к знахарке. Та пустит по нашему следу Лесника. Вот от кого не спрячешься. Не скроешься. Нам бы до реки дойти…

Доната не хотела лишний раз утруждать мать. Ее затрудненное, хриплое дыхание заставляло сердце сжиматься от жалости. Но все-таки не удержалась от вопроса.

– Кто такой Лесник, мама?

– Лесной дух, – мать опять огляделась по сторонам. – Не приведи Свет увидеть, не к ночи будет помянут… Нам бы до реки дойти…

– А… он?

– Там он не властен. Там с давних времен руины старинного города. Говорят, когда-то там жили колдуны. Да мне и говорить не надо, я сама знаю. Там столько всего намешано, не достанет нас Лесник, не к ночи будет помянут…

До Донаты с опозданием дошло, что мать смертельно устала, и использует свой монолог, как передышку. Но скоро у нее не осталось сил и на то, чтобы произносить слова. Губы ее шевелились, лихорадочно блестевшие глаза перебегали с лица Донаты на поваленное дерево, перегородившее поляну, и обратно.

– Мама, – тихо сказала Доната. – Мы должны отдохнуть. Скоро ночь. Я разведу огонь…

– Нет, – на последнем дыхании шепнула мать и тяжело опустилась в траву. – Нельзя. Воды. Я чую.

Она махнула рукой в сторону густого подлеска.

Ночь опустилась сразу. От роскошной поляны, от молодых деревьев, от цветов, что покрывали низкорослые кусты, осталось лишь воспоминание. Спустя некоторое время на небосклоне засияли первые звезды, и появилась благодушная Селия.

Вместе со звездами появились шакалы. Сколько их, Доната не смогла бы с уверенностью сказать: мать запретила разводить огонь.

– С шакалами я как-нибудь справлюсь. Если что – вон палка подходящая, бери ее, и бей по хребту со всей силы, как учила, – мать отпила из глиняной фляги воды, достала из котомки кусок хлеба, который пекла из размолотых в муку зерен дикой кукурузы. Она заметно бодрилась, но именно эта показная бодрость заставила Донату утвердиться в мысли, насколько матери тяжело, и долгожданный отдых не принес ей покоя. – Ты забыла дочка, я отлично вижу в темноте.

Доната в темноте мало что видела, но улыбку матери скорее почувствовала.

За ближайшим деревом надсадно тявкнул шакал. Почуяв опасность, мать напряглась. Доната уловила движение: мать ночной тенью метнулась туда, к поваленному дереву. Ветер прошелся по поляне, протяжно заскрипели деревья. Отчаянный вой острым ножом вспорол тишину.