Андрей Смирнов - Чернокнижник

Аврелиан успокаивающе похлопал сержанта по плечу. Затем, нагнувшись, осведомился у лежачего:

— Нашел палача?

— Так… точно, ваше… ик… преосвященство.

— Не святотатствуй, — строго сказал Аврелиан. — Где он?

Сморщившись, Тонел уселся на землю. — В канаве… етить его разэтак.

— Значит, в пивной ему все-таки налили… — отвращением произнес монах.

— А то!.. Умный человек всегда место найдет.

Монах беспомощно посмотрел на Хрольва.

— И что же теперь делать?

Хрольв сплюнул и ничего не сказал.

Скрипнула дверь. Во двор, в сопровождении слуги и посыльного, вышел сам Марк ан Керонт. Слуга побежал за лошадьми — господин фогт собирался домой. Хозяйским взором оглядев напоследок тюремный двор и узрев тощую фигурку у стены, Марк ан Керонт нахмурился и поманил к себе Хрольва и Аврелиана.

— Почему до сих пор не казнили? — спросил он с неудовольствием.

Хрольв огорченно развел руками.

— Палач того…

— Что «того»?

— Ну того… Пьян, значит.

— И что?

— Так может быть… обратно ее в яму? До завтрашнего дня?

— Ну уж нет, — отрезал фогт. — Справьтесь как-нибудь сами.

Хрольв поскреб бороду. Марк ан Керонт обратился к Аврелиану:

— Она уже исповедалась?

— Ммм… В общем, да, хотя…

— Великолепно. — Ан Керонт натянул перчатки. — Отдаю эту троицу в ваше распоряжение, Аврелиан. Потрудитесь проследить за тем, чтобы они не разбежались по кабакам до того, как выполнят свои обязанности. Тело пусть закопают на старом кладбище.

Аврелиан уныло кивнул. Подозрение в том, что на него сваливают чужую работу, переросло в уверенность.

Старое языческое кладбище, расположенное за чертой города, существовало еще до того, как в этих краях утвердился культ Единого. Долгое время оно не использовалось, постепенно обрастая разнообразными зловещими легендами. Сравнительно недавно, по приказанию одного из предшественников нынешнего Эллиунского епископа, стены старого храма были обрушены, а само место превращено в свалку. Сейчас туда свозили тела преступников, которые по каким-либо причинам не могли быть захоронены на освященной земле.

Слуга подвел лошадей. Марк ан Керонт и его личный посыльный взлетели в седла и направились к воротам. Слуга припустил следом.

Аврелиан повернулся к своим «подчиненным». Никакого внимания солдаты на него не обращали. Дигл повторно извлек кости, спрятанные при появлении фогта, а Тонел, потирая ушибленные места, уже усаживался на землю рядом с ним.

Впрочем, партию пришлось отложить — грозный рык сержанта, казалось, был способен поднять из могилы даже мертвого. Ворча «нам за это не платят», солдаты встали на ноги и вместе с сержантом подошли к гильотине. Последовало оживленное обсуждение.

— Нужна веревка…

— Держать ведьму как будем?..

— Я ентому палачу завтра всю его поганую харю разукрашу…

— Нужна веревка, — настойчиво гнул Дигл. Следующие полчаса прошли в поисках веревки. Потихоньку темнело. Когда веревка нашлась и «инструмент» был приведен в рабочее положение, попытались подтащить к гильотине Эльгу. Близость смерти вывела ее из апатии. Эльга кричала, царапалась, кусалась и умоляла о пощаде. Стражники ругались, проклинали все на свете и наконец после долгих усилий поставили жертву в нужное положение. Поскольку единственная обнаруженная веревка уже была употреблена в дело и связать Эльгу было нечем, Тонелу пришлось держать ведьму сзади за руки, Диглу — с другой стороны за волосы, в то время как Хрольв методично пилил веревку. «Дилетанты», — сказал бы городской палач Эллиуна, если бы только мог наблюдать эту уморительную картину. Но наблюдать он ее не мог, ибо по-прежнему валялся в канаве.

Хрольв перепилил веревку. Аврелиан на мгновение зажмурил глаза. Но ничего не произошло. Тяжелое лезвие дрогнуло, опустилось вниз на полдюйма и остановилось.

Монах тихо выругался, после чего поспешно прикрыл рукой рот. Дигл неторопливо обошел гильотину.

— Заржавела, видать, — задумчиво констатировал он. Хрольв сплюнул.

Пользуясь общим замешательством, Эльга подалась назад и убрала шею из-под лезвия.

— Придется самим, — недовольно буркнул сержант. Девушка закрыла глаза.

— Кинем кости? — предложил Дигл — У кого меньше, тому и рубить.

— Заткнись. — Хрольв подумал, поскреб бороду и изрек: — Сначала на кладбище ее отведем.

— Но зачем? — подал голос монах. Сержант с неприязнью поглядел на него, однако Аврелиан не отступал. — Неужели нельзя все сделать здесь?

— А как через город потащим? Не на руках же. Телеги-то нет.

Аврелиан, поглазев по сторонам, был вынужден согласиться с этим доводом. Собственно, телега была — не было лошадей. Эльгу поставили на ноги и подтолкнули к воротам.

Хрольв ткнул в спину кулаком.

— Смотри, шлюха: бежать вздумаешь — хуже будет.

«Бежать?..» — подумала Эльга. — «А почему бы и нет?..»

— Етить вашу разэтак, — сказал Тонел, когда они уже вышли на улицу. — Лопату забыли.

Глава 2

Спрячь меня, лес, помоги, а я тебе

Вечную душу продам.

Лучше тебе я ее отдам, чем тем, кто идет

По моим по следам.

Купи мою правду, море-океан.

Она мне уже не нужна.

Может быть, может быть, за твоей волной

Меня не найдут никогда.

Поздно бежать — вот они над головой

Тыкают пальцами.

Что же вы ждете, ведь я еще живой!

Но только смеются они.

Что вы смеетесь? Хотели — убейте же!

Но слышу, они говорят:

Ты нам не нужен, тебя уже и нет,

Зачем нам тебя убивать?

Негромко посвистывая, Уилар Бергон спустился по лестнице, расплатился за постой и вышел во двор. Трактирный конюх подвел лошадей — вычищенных и накормленных. Получив монету, конюх поклонился:

— Благослови вас Господь, ваша милость.

Поводья заводной лошади Бергон привязал к седлу Вороны, похлопал кобылу по шее и утвердился в седле. Можно было отправляться.

Уилар Бергон — человек неопределенного возраста, ему можно дать и тридцать, и сорок, и пятьдесят лет. На лице много морщин, но двигается он легче иного юнца. Одежда — однотонно черная, кожа и шелк. Длинный тяжелый плащ. Оружия нет, если не считать кинжала на поясе и короткого посоха, аккуратно притороченного к седлу. Скрытые перчатками из тонкой кожи, его длинные сильные пальцы могли бы заставить предположить, что перед нами — профессиональный игрок, вор или музыкант.

…Когда Уилар Бергон выехал из трактирных ворот на улицу, он перестал свистеть — и тотчас его тонкие губы приняли свое обычное положение: жестокой презрительной складки на гладко выбритом лице.