Мэрион Брэдли - Верховная королева

– Я сама знаю, я слишком стара, чтобы вести себя так по-детски… – с трудом выговорила Моргейна, по-прежнему прижимаясь к Моргаузе, в то время как та ерошила и поглаживала ее волосы.

– А теперь тот самый младенчик, которого я родила, еще не повзрослев толком, уехал сражаться с саксами, – проговорила Моргауза, – а ты, кого я сажала на колени, словно куклу, вот-вот и сама родишь младенчика. Ах да, я ведь помню, что у меня для тебя была хорошая новость: жена повара, Марджед, только что разрешилась от бремени – то-то нынче утром в овсянке было полным-полно шелухи! – так что вот для твоего чада уже готовая кормилица. Хотя, поверь, как только ты малыша увидишь, ты, конечно же, захочешь кормить его сама.

Моргейна с отвращением поморщилась, и старшая из женщин улыбнулась:

– Вот и мне всякий раз с каждым из сыновей так казалось накануне родов, но стоило мне лишь раз увидеть их личики, и я чувствовала, что ни за что дитя из рук не выпущу. – Молодая женщина ощутимо вздрогнула. – Что такое, Моргейна?

– Спина заныла, слишком долго я сидела, вот и все. – Моргейна нетерпеливо вскочила и принялась расхаживать по комнате туда-сюда, сцепив руки за спиной. Моргауза задумчиво сощурилась: да, за последние дни выпяченный живот гостьи словно сместился ниже; теперь уже и впрямь недолго осталось. Надо бы распорядиться, чтобы в женском покое постелили свежей соломы и велеть повитухам готовиться принимать роды.

Лотовы люди затравили в холмах оленя; тушу разделали, выпотрошили, аромат поджаривающегося над огнем мяса заполнил весь замок, и даже Моргейна не отказалась от куска сырой, сочащейся кровью печенки: по обычаю это яство сберегали для женщин на сносях.

Моргейна передернулась от отвращения, как некогда сама Моргауза, когда, вынашивая каждого из четырех своих сыновей, имела дело с таким угощением, – однако, в точности как Моргауза, Моргейна жадно принялась высасывать кровь: в то время как разум бунтовал, тело требовало пищи. Позже, когда оленина прожарилось и слуги принялись нарезать мясо и разносить его по залу, Моргауза подцепила ломоть и положила его на блюдо племянницы.

– А ну-ка, ешь, – приказала она. – Нет, Моргейна, ослушания я не потерплю; еще не хватало, чтобы ты заморила голодом и себя, и дитя!

– Не могу, – тихо выдохнула молодая женщина. – Меня стошнит… отложи мой кусок в сторону, я попробую поесть позже.

– Что-то не так?

– Не могу есть… оленину… я ее ела на Белтайн, когда… теперь от одного запаха меня мутит, – опустив голову, пробормотала Моргейна.

«А ведь ребенок этот зачат в Белтайн, у ритуальных костров. Что ее так терзает ? Такие воспоминания вроде бы исполнены приятности», – подумала про себя Моргауза, улыбаясь при мысли о бесстыдной разнузданности Белтайна. Интересно, уж не досталась ли девочка какому-нибудь особенно грубому скоту и не стала ли жертвой чего-то весьма похожего на насилие: это вполне объясняло бы ее отчаяние и ярость при мысли о беременности. Однако сделанного не воротишь, и Моргейна достаточно взрослая, чтобы понимать: не все мужчины – скоты, даже если однажды она оказалась в руках того, кто неуклюж и неискушен в обращении с женщинами.

Моргауза взяла кусок овсяной лепешки и обмакнула его в растекшийся по блюду мясной сок.

– Тогда съешь вот это: так мясо и тебе пойдет на пользу, – предложила она, – а я заварила тебе чаю из ягод шиповника; он кисловатый, тебе понравится. Помню, когда я сама была на сносях, мне страх как хотелось кисленького.

Моргейна послушно съела лепешку, и, как отметила Моргауза, лицо ее слегка зарумянилось. Отхлебнув кислого напитка, она состроила гримаску, но, однако ж, жадно осушила чашу до дна.

– Мне этот чай не нравится, – промолвила Моргейна, – но вот странно: удержаться я не могу.

– Твой ребеночек до него охоч, – серьезно пояснила Моргауза. – Младенцы во чреве знают, что им на пользу, и требуют этого от нас.

Лот, вольготно развалившийся между двумя своими егерями, благодушно улыбнулся родственнице.

– Староват зверь, да и костист больно, однако для конца зимы ужин из него славный, – промолвил он, – и рад же я, что досталась нам не стельная олениха. Мы двух-трех видели, но я велел своим людям оставить их в покое и даже псов отозвал, – пусть себе спокойно разродятся, а уж я видел, что срок подходит: оленихи ходят тяжелые. – Лот зевнул и подхватил на руки малыша Гарета: щеки малыша лоснились от мясного сока. – Скоро и ты подрастешь и станешь с нами на охоту ездить. И ты, и маленький герцог Корнуольский.

– А кто такой герцог Корнуольский, отец? – полюбопытствовал Гарет.

– Да младенчик же, которого носит Моргейна, – с улыбкой ответствовал Лот, и Гарет уставился на гостью во все глаза.

– Не вижу никакого младенчика. Где твой младенчик, Моргейна?

– В следующем месяце, в это время, я тебе его непременно покажу, – сконфуженно усмехнулась Моргейна.

– Тебе его Весенняя Дева принесет?

– Можно сказать и так, – поневоле улыбнулась Моргейна.

– А разве младенчики бывают герцогами?

– Мой отец был герцогом Корнуольским. Я – его единственное дитя, рожденное в законном браке. Когда Артур стал королем, он отдал Тинтагель Игрейне; замок перейдет от нее ко мне и моим сыновьям, если, конечно, они у меня будут.

«А ведь ее сын стоит ближе к трону, чем мой Гавейн, – подумала про себя Моргауза, глядя на юную родственницу. – Я – родная сестра Игрейны, а Вивиана – лишь единоутробная, так что Гавейн приходится королю родичем более близким, чем Ланселет. Но сын Моргейны будет Артуру племянником. Интересно, подумала ли об этом Моргейна?»

– Тогда, Моргейна, конечно, твой сын – и впрямь герцог Корнуолла…

– Может, это герцогиня… – вновь улыбнулась Моргейна.

– Нет, я уж по животу твоему вижу, низкому и широкому, – носишь ты мальчика, – возразила Моргауза. – Я родила четверых, да и на прислужниц брюхатых насмотрелась… – Она одарила Лота ехидной усмешкой. – Мой супруг весьма серьезно воспринимает древнюю заповедь о том, что король – отец своего народа.

– Думается мне, законным сыновьям от моей королевы побольше сводных братьев не помешает, – добродушно отшутился Лот. – Спина открыта, если брата рядом нет, гласит присловье, а сыновей у меня много… А что, родственница, не возьмешь ли арфу и не сыграешь ли нам?

Моргейна отодвинула от себя остатки пропитанной мясным соком лепешки.

– Уж больно много я съела, чтобы петь, – нахмурилась она и вновь принялась мерить шагами зал, заложив руки за спину. Подошел Гарет и потянул ее за юбку.

– Спой мне, Моргейна, ну, пожалуйста. Спой ту песню про дракона.

– Не сегодня: она слишком длинная, а тебе уже спать пора, – отозвалась молодая женщина, однако послушно подхватила маленькую арфу, что до поры стояла в углу, и присела на скамью. Взяла наугад несколько нот, склонившись над инструментом, настроила одну из струн и заиграла разухабистую солдатскую застольную песню.