Карина Линова - Потерянный бог

Так с кем еще мог вести дела старший Тартис?

Дарен проскользнул в отцовский кабинет вслед за гостем, и Амадей, что удивительно, позволил ему остаться.

Посетитель, представившийся Торгесом, достал из мешка длинную узкую коробку и осторожно положил на стол. Дарену показалось, что коробка при этом издала странный жужжащий звук.

— Вот он, — тихо произнес гость, — сделан точно по заказу, и ни чьи руки еще не касались его.

Амадей наклонился вперед, поднял крышку. Внутри, на черном бархате, лежало два предмета: кожаные ножны и сияющий серебряный кинжал. Кинжал сам по себе был яркий, новый и ничем не примечательный. Его рукоять — гладкая, без украшений, а лезвие — простое и прямое, ни насечек, ни рун. Единственно, клинок казался очень острым.

Однако в целом младший Тартис был разочарован:

— Выглядит, как кухонный нож, — пробормотал он себе под нос.

Амадей зло взглянул на сына и хотел что-то сказать, но Торгес опередил его:

— Нет, нет, мой дорогой мальчик, это редкий клинок, который очень трудно изготовить. Сейчас он всего лишь Основа, поскольку лишен каких-либо магических качеств. Но стоит начать его использовать, как клинок примется впитывать энергию из всего окружающего. И чем больше энергии он потребит, тем могущественнее станет. Со временем, при правильном обращении, клинок станет Лучом.

— Ого! — в глазах Дарена зажегся интерес, — я слышал об одном таком оружии, но только его использовали против нас, Темных. Кажется, Очищающее Пламя?

— О да, Очищающее Пламя был одним из самых известных Лучей, — согласился Торгес, — но пропал почти тысячу лет назад.

Амадей напоминающе прочистил горло, и Торгес тут же повернулся к коробке с кинжалом:

— Чтобы активировать Основу, господин, вам нужно всего лишь взяться за рукоять. Поглощение энергии начнется сразу же, но будьте осторожны с лезвием: клинку потребуется время, чтобы привыкнуть к вам, а до тех пор он будет весьма опасен. Ножны предназначены исключительно для этого клинка, они смогут удержать его при любом изменении. Однако я должен предупредить вас, что даже при самом искусном обращением Основа имеет очень высокий шанс неудачи…

— Я знаю, как эта проклятая вещь работает, — буркнул нетерпеливо Амадей, — поторопись!

— Да, господин, мои извинения.

Торгес взял ножны, положил их, продолжая придерживать, напротив кончика кинжала. Осторожно просунул другую руку под бархат и под клинок, так, чтобы пальцы не коснулись металла рукояти. Подталкивая и кинжал, и ножны, он сумел, наконец, соединить их, после чего вздохнул с видимым облегчением и защелкнул верх.

— Вот, все готово! — проговорил он довольно и опустил ножны назад в коробку. Амадей, нахмурившись, тут же достал их и начал вертеть в руках, тщательно, словно в поисках дефекта, разглядывая, однако расстегнуть не пытался. Наконец нехотя кивнул и вытащил из ящика стола матерчатый мешок. И там было явно не золото.

— Как договаривались.

Торгес развязал завязки и вперился внутрь, после чего поклонился Тартисам, торопливо пробормотал традиционное пожелание удачи и исчез за дверьми.

Отец разрешил Дарену взять ножны с клинком в руки, и юноша вновь услышал странный жужжащий звук. Он быстро взглянул в сторону Амадея, но тот, похоже, не заметил ничего необычного.

Два дня спустя, вечером, отца вызвал к себе Повелитель. Дарен, не утерпев, тайком от охраны пробрался в кабинет Амадея и несколько минут вертел в руках ножны с Основой. Несоответствие между простоватым внешним видом и потенциальным могуществом лезвия искушало Дарена, которому очень редко приходилось отказывать себе в каких бы то ни было желаниях. Только мысль о неприятных последствиях отцовского гнева не позволила вытащить кинжал из ножен: если он испортит клинок, его не защитит даже статус единственного наследника. Однако эта мысль не остановила его руку, прицепившую ножны с Основой к поясу под церемониальными одеждами.

Дарен решил тогда взять клинок с собой в Храм Всех Скорбящих, в вотчину Светлых, на праздник Примирения. И никто из Светлых даже не заподозрил такого святотатства! Дарен чувствовал себя почти счастливым — жаль, нельзя было ни с кем поделиться…

При этом воспоминании Дарен позволил себе ехидную мысленную усмешку, потом встрепенулся — жрец перешел к третьей и последней части своей речи, посвященной прощению и примирению — как будто это когда-нибудь может случиться! Да прежде Повелитель вступит в Белый Орден, чем они простят и забудут Светлым все обиды!

Наконец, спустя вечность, жрец замолчал. Увы, это еще не означало свободы, впереди оставалась последняя, но самая унизительная часть церемонии. Дарен уже в который уже подумал, что Повелитель, подписывая договор о Перемирии, был не в себе.

Спрятанный от людских глаз хор затянул нудную благодарственную молитву, присоединяясь к которой все присутствующие опустились на колени. Дарен скривился, надеясь, что никто не разглядит выражение его лица в этом дальнем пыльном углу. Отец, к счастью, не обернулся, иначе дома Дарена ожидала бы очередная лекция по отсутствию внутренней дисциплины.

И вот, о счастье, они свободны!

Узкая улица, на которой стоял храм, была почти пуста, однако центральная кишела народом. Дарен стиснул зубы: он ненавидел толпы, толкающийся люд и удушающий жар летних лучей на своих и так слишком теплых церемониальных одеждах. Он продержался с вымученным достоинством пару минут, но потом тоже начал отпихивать людей с дороги.

По условиям Перемирия Амадей не мог брать достойный их статуса эскорт в этот провонявший Белым Орденом город, и теперь нобилям пришлось смешаться с толпой простолюдинов, бродивших вокруг, как стадо коров, без всякого уважения к тем, кто пытался куда-то добраться.

И что за странная жара для конца лета, раздраженно подумал Дарен, со злостью покосившись на праздничное синее небо и смахивая со лба пот.

Юноша шел следом за отцом, глядя по сторонам в поисках знакомых лиц, кивая сыновьям отцовских вассалов и хмурясь при виде Светлых.

Кларисса ждала их рядом с экипажем, оживленно беседуя с парочкой женщин, чья внешность показалась Дарену смутно знакомой. Женщин никто не обязывал присутствовать на ритуале Благодарения, так что почти весь день нобилесса была вольна делать, что пожелает. Юноша не сомневался, что мать потратила это время с пользой.

Сейчас она возобновляла нужные знакомства.

Собеседницы Клариссы были одеты с той же вызывающей роскошью, что и его мать, и у каждой, как и у нее, на шее висели золотые кулоны в форме трехконечной звезды — знак их благородного статуса. Кларисса заметила подходящих Тартисов и подарила сыну крохотную улыбку, смягчившую на мгновение алебастровое совершенство ее лица.