Олег Кулаков - Найденыш

2

Вода с тихим шипеньем плескалась о борт, покрытый уже начавшей лупиться краской. Плеск воды казался мне громче грохота прибоя где-нибудь на рифах. Я, схватившись руками за голову, пытался удержать на месте свои виски, которые, как мне чудилось, стремились разбежаться в разные стороны. Неподалеку от меня на палубе бельмом на глазу торчал Сид Мачта, вахтенный. Он время от времени с озабоченным видом поглядывал в мою сторону. Во позорище-то! Оно, конечно, хорошо бы сейчас забраться куда-нибудь в темный угол и отлежаться там, но меня хватило только на то, чтобы кое-как выползти из кубрика и добраться до борта. Силуэт Сида сдвинулся с места и стал неторопливо приближаться ко мне. Уйди, молил я про себя, уйди! Но тщетно.

— Даль, а Даль? — Мачта нерешительно потоптался за моей спиной. Доски палубы легонько поскрипывали у него под сапогами. — Может, тебе… это… стаканчик винца приволочь? Полегчает.

Меня чуть не вытошнило, и вытошнило бы обязательно, если бы было чем. Пустой живот скрутило спазмом, а перед глазами запрыгали разноцветные круги. Я ухватился за борт, чтобы не полететь вниз, в грязную водицу гавани, усеянную скорлупой орехов, рыбьей чешуей и прочими помоями. Пальцы Мачты вцепились в ворот моей рубахи. Он оттянул меня от борта и поставил перед собой, придерживая за шиворот, дабы не рухнул.

— Или, может, холодной водицей на голову польем? — с участием спросил он, заглядывая мне в лицо. — Все лучше, чем так-то.

— Давай, — выдавил я из себя, с остервенением стараясь удержать свой желудок на положенном ему месте.

Сид с величайшей осторожностью, будто я мыльный пузырь и могу лопнуть в любой миг, усадил меня на палубу и прислонил к бухте каната. Он с прищуром оглядел меня и, убедившись, что помирать у него на глазах я не собираюсь, потопал за водой. Вернулся он быстро, приволок полное ведро, плеская на палубу, а вот вторую руку зачем-то прятал за спину. Мне было тошно, и я не придал этому значения. А зря… Сид присел возле меня на корточки.

— Ну, как ты? — поинтересовался он.

— Ой! — промычал я.

Он подхватил меня под мышки и перегнул через борт.

— Ну вот, — проворчал он, и холодная струя потекла мне на голову.

Прохладные струйки воды сбежали по волосам на шею, тело отозвалось сладкой дрожью озноба. Мне действительно стало легче, желудок в брюхе перестал метаться и успокоился. Я застыл, наслаждаясь мгновениями облегчения.

— Ну, а теперь… — произнес этот предатель и зажал мою голову у себя под мышкой.

Я поначалу ничего не понял, только когда Мачта воткнул мне в зубы кружку и язык почувствовал мерзкий вкус вина, сообразил, откуда ветер дует. Я забился изо всех оставшихся сил, пытаясь вырваться. Пустое… Я давился и пускал пузыри, но он меня заставил выпить все вино.

— Убью… — простонал я, глотая слезы, ручьем потекшие из глаз, когда он наконец убрал проклятую кружку.

— Тише, тише… — приговаривал Сид, однако не выпуская моей головы. Свободной рукой он гладил меня по мокрым волосам, отчего я приходил в неистовство еще больше. — Ну, перестань дергаться… Теперь и вправду должно полегчать.

Я смирился, прекратил молотить кулаками воздух и процедил:

— Ладно. Отпусти.

Мачта недоверчиво хмыкнул.

— Отпусти, говорю тебе!

Он расслабил локоть, и я полетел вниз. Стоя на четвереньках, я следил за тем, как он неторопливо удаляется с ведром в руке.

— Мачта, — позвал я.

Он обернулся.

— Не говори никому. Хорошо? — попросил я.

Мачта кивнул.

— Поклянись, — потребовал я на всякий случай.

Он махнул рукой с ведром:

— Клянусь острогой Старца, малыш. Буду немее дохлой акулы.

Я в изнеможении привалился спиной к бухте.

Светало. Последние летучие мыши черными росчерками мелькали в голубеющем небе. Они в гавани кишмя кишат, как и чайки. Далеко на горизонте наливалась алым широкая полоса между небом и морем. Сид подошел к корабельному колоколу и стал отбивать время. Ему откликнулись с других посудин, и вся гавань, как одеялом, накрылась разноголосым перезвоном.

После всех приключений меня стало клонить в сон — то ли вино сморило, то ли еще что-то. Напоследок я подумал о том, что скажет кормчий, когда проснется, и, поскрежетав зубами, провалился в дрему.

Проснулся я внезапно — словно кольнуло внутри. Я разлепил веки и еще со сна смутно разглядел нависшую надо мной фигуру. Я рывком сел и помотал головой, разгоняя пелену перед глазами. Я было решил, что это кормчий заявился по мою душу, но с громадным облегчением обнаружил перед собой капитана. Ожерелье пока ничего не знает о моем позоре, а значит, издевательства начнутся позже. Я зевнул и посмотрел на капитана.

Взгляд Ожерелья был устремлен в открытое море. Небольшой шрам на левом виске шевелился, подрагивая в такт бившейся жилке.

— Даль, как оно все прошло? — спросил он.

— Ожерелье! — запротестовал было я и запнулся: вид у капитана был странный, будто он здесь и не здесь одновременно.

— Палубного, кормчего и Три Ножа ко мне. Быстро! — приказал он.

— Слушаюсь, капитан. — Я вскочил на ноги. Меня опять замутило. Я покачнулся и ухватился за борт, проклиная в душе вчерашнюю свою дурацкую браваду.

К счастью, Ожерелье этого не видел. Он, даже не выслушав ответа, круто развернулся и пошел прочь. Наткнувшись на кусок каната, валявшийся на палубе, капитан с размаху поддал его ногой, отправив канат за борт. С Ожерельем явно было что-то не так. Вздохнув, я поплелся в кубрик.

Кормчий храпел на своей койке, выпятив подбородок и раскинув в стороны тяжелые руки с выпирающими из-под кожи буграми мышц. Однажды его пригласили принять участие в состязании, которое время от времени устраивал Хлуд в своем кабаке, дабы морская братия могла утолить буйный нрав более мирно, нежели валтузя друг друга по мордасам кулаками, а также скамейками и обломками столов. Тогда кормчий оглядел своих возможных соперников с ног до головы и спросил Хлуда, есть ли у него лом. Кабатчик удивился, но ответил, что да, имеется. Кормчий попросил принести. Хлуд сходил за ломом. Получив железяку, кормчий взвесил ее на руке, а затем на глазах у всех безо всякой натуги завязал лом тремя узлами: по узлу на каждый конец и узел посередине с имеющимися уже двумя. Изуродовав лом, он положил его на пол и предложил любому желающему вернуть предмету первоначальный вид. Желающих не нашлось, а кормчему единодушно присудили победу с правом никогда не участвовать в состязании. Хлуд, этот жмот, поначалу осатанел и потребовал возмещения убытка, но, когда кормчий тяжело вздохнул и поднял лом с полу, намереваясь запустить им в окно, быстро изменил свое отношение к происшедшему. Теперь этот лом висит у него в зале на стене как украшение, и Хлуд грозится поставить бочку самого лучшего вина тому, кто сумеет лом развязать. Без помощи магии, само собой.