Макс Фрай - Русские инородные сказки - 5

— Простите, Вам помочь?..

— Ничего, ничего… Спасибо, деточка. Я за машину ухватилась, потому что скользко, опасно это.

Красивая девушка протянула старой женщине руку.

— Вы лучше за меня держитесь. Машина грязная, испачкаетесь.

В противоположном конце города, в квартире на последнем этаже одной из бетонных высоток, девушка перестала печатать и тряхнула головой. Она вспомнила, что года три назад ей снился сон, в котором она сидела на диване, положив на колени ноутбук, и писала что-то очень важное. Что именно — осталось неясным, потому что после пробуждения все сразу вылетело из головы. Она перечитала только что напечатанный текст и поняла, что тогда — в том сне — все было именно так. Все совпадало до мелочей: и как сидела, и что писала… А значит, все будет хорошо. Она потянулась, широко раскинула руки и с удовольствием посмотрела в окно. Из него был виден весь город, а по небу проплывало большое серое облако, весь снег из которого высыпался еще полчаса назад, в районе поселка Черноголовка.

У продавца воздушных шариков, торговавшего на углу Арбата и Староконюшенного переулка, резкий порыв ветра вырвал из рук три воздушных шара. Под приветственные вопли прогуливавших географию учеников школы № 59 шарики бодро устремились вверх, попали в мощный воздушный поток и с треском лопнули, зацепившись за телевизионную антенну. Ангел, проживавший в соседней голубятне, вздрогнул и проснулся.

Его коллега, пристально наблюдавший за молодым человеком в круглых очках, почувствовал неладное и закрутил головой. Похоже, что-то разладилось в этом прекрасном современном офисном здании в самом центре Москвы… Да, точно, пора за работу. Замечтался он, а дел-то пруд пруди.

Средних лет мужчина в деловом костюме в тонкую полоску торопливо вышел из конференц-зала и направился в сторону лестницы. Спустившись на один пролет, он остановился и как следует прислушался. Ага, вот в чем дело. Раз, два, три — я в игре!

Он мгновенно растворился в воздухе. Через полторы секунды на тринадцатом этаже открылась дверь с надписью «Пожарный выход». Из нее появился коренастенький мужичок в спецовке, подошел к лифтам и поставил на пол чемодан с инструментами. Времени совсем не оставалось.

Мужичок деловито постучал по двери лифта.

— Эй! Есть кто живой?

Прислушался.

— Понятно. Погодите, сейчас… Чего? Да не ори ты! Понял уже, понял… Не первый день замужем…

Мужичок сердито шмыгнул носом и принялся за работу.

Он как раз помогал подняться вылезшему последним Курьеру, у которого внезапно подогнулись колени, когда последний тросик, удерживавший кабину, все-таки отказал. Молодой Человек, Секретарша, Курьер, Девушка, Представитель, Дама — все-все они стояли рядышком на выложенной черно-белым кафелем площадке и слушали, как грохочет вниз по шахте сорвавшийся со всех предохранителей лифт. Кстати, этот грохот сильно переполошил команду спасателей, наконец-то прорвавшихся на срочный вызов через столичные пробки.

Лора Белоиван

Последний читатель

Рукопись на перламутровой штукатурке

«Здравствуйте!»

Нет, так они, кажется, никогда не начинают.

«Меня зовут Наша Любимая Сонечка».

Ну, это и так всем известно. Хотя сейчас у меня другое имя.

В общем, не знаю, как начать. Но это совершенно неважно, потому что главное — закончить.

И нечего тут долго рассусоливать.

Буду писать, как будто говорю. Как будто диктант. Сама диктую и сама записываю. Мне не до стиля.

В общем, когда я была маленькая, мама и папа часто оставляли меня у бабушки. Бабушка учила меня вязать крючком и спицами и диктовала про старину. Я до сих пор могу вывязать изнаночную и лицевую, но не помню, как набирать первый ряд. А крючком у меня выходит только цепочка, длинная-предлинная. Закруглять не умею, а может, забыла. Зато я хорошо помню бабушкины рассказы.

Моя бабушка была обычная старушка, писала книжки белых стихов о неразделенной любви. Факт тот, что своим огромным талантом я пошла не в нее: у меня абсолютно отсутствует потребность выражать свою мысль в письменной форме, зато я могу читать с бумаги чужие.

Бабушка, мама и папа называли меня Наша Любимая Сонечка. Потом это имя узнали во всем мире. Понятия не имею, в кого я удалась своими редчайшими, прямо-таки уникальными способностями: моя мама, как и бабушка, была вполне заурядной женщиной, делала детективы про войну. А папа, тот вообще был Главным Романистом нашего города.

Да, я — уникум. Таких, как я, рождается единица на сто миллионов.

Таких, как я, называют «читатели».

В принципе нам, читателям, жилось неплохо. Мы катались в писательской любви как сыр в масле. Каждое утро на порогах наших квартир стояло парное птичье молоко, и единственное, что нас немного утомляло, это их прямо-таки маниакальная жажда нам поклоняться. Того и глади какой-нибудь прозаик взломает дверь и завалит всю квартиру цветами. На улицу нельзя было выходить без парика и темных очков, но маскировка не всегда помогала: писатели изучили все наши манеры, угадывали по походке. Узнанные, мы спасались бегством, но обычно нас догоняли и зацеловывали до смерти.

Еще эта тягостная обязанность посещения ресторанов три раза на дню. Нас туда доставляли под охраной специальных писателей. Внутри ждали победители писательских состязаний, кормившие нас жареным мясом типа шашлык. Пока мы ели, они читали нам свои произведения: это у них был такой Приз — что каждый нам по мясу и по абзацу. Нагружать нас сильнее запрещалось Законом, но они такие хитрые, растягивали абзац на страницу или даже книгу, а на вертелах приносили целые бока и лопатки. Но в принципе это тоже можно было вытерпеть.

Бабушка моя никогда не врала устно. Она рассказывала, что, когда еще была жива ее бабушка, писателей было намного меньше, чем читателей. И среди читателей возникал стыд, если кто-то из них не знал какого-нибудь модного или просто очень знаменитого писателя. Это так смешно! Подумать только, «знаменитый писатель»! Гораздо понятнее, когда знаменитый читатель. Мы-то, конечно, все были знамениты, а в тот год, когда случилось это ужасное, модным читателем, между прочим, была я.

В тот год писатели осатанели. Они буквально не давали нам проходу. Они по-всякому умудрялись: умоляли, угрожали, обманывали, в общем, заставляли нас читать, читать, читать без конца их книги, а потом выражать свое мнение на Конференциях, которые так и назывались: «читательские». А Конференции стали назначаться уже не раз в месяц, а дважды в неделю.