Йан Грэхем - Монумент

В его руке угнездился второй кошель, некогда принадлежащий рыжему извергу. Как и первый, он был полон. И на сей раз – тяжел.

Баллас распустил завязки. На ладонь высыпалось двенадцать медных монет. Недельное жалованье каменщика.

– Что ж, юноша, – сказал он себе под нос, – кошелек у тебя на поясе был обманкой. Но этот… Ха! Маленькие мальчики должны прилежно учиться. Надеюсь, это послужит тебе хорошим уроком.

И, поднявшись на дрожащие ноги, Баллас захромал вниз по улице.

Несколько часов спустя Баллас откинул одеяло, выбрался из кровати и натянул штаны. Выудив из кошелька два пенни, он вложил их в пухлую белую ладонь шлюхи…

Сразу же после драки Баллас отправился в другой кабак, названия которого теперь уже не мог припомнить. Он выдул бутылку келтусканского красного, а потом снял шлюху и поднялся с ней наверх. Женщина сперва не могла поверить, что избитого до такой степени человека еще оставались плотские желания. По ее опыту, они утекали вместе с кровью жертвы. Но Баллас настаивал, так что шлюха в конце концов согласилась.

Женщина знала свое дело и обращалась с Балласом осторожно. Двигалась в основном сама, так что Балласу оставалось только стонать и охать от удовольствия. Вопреки предположениям каменщика его вонь не испугала женщину: на подоконнике комнаты лежал пучок остро пахнущих трав, их аромат разливался в воздухе, изничтожая все прочие запахи…

Баллас надел рубашку и сапоги и, раздвинув шторы, обозрел улицы Соритерата, уже покрытые темной вуалью сумерек. Он был немного пьян, доволен жизнью – и его мучила жажда. Баллас припомнил, что в двух кварталах отсюда есть кабак, где подают сладкое белое вино. Достойное завершение долгого вечера… Баллас вышел из комнаты и спустился в общую залу.

Здесь было шумно и дымно, почти все столики оказались заняты отовсюду слышались смех и грубоватые шутки. Городской люд отдыхал после тяжелого рабочего дня.

Выйдя на улицу, Баллас попытался закрыть за собой дверь, но та не поддавалась. Он дернул сильнее. Казалось, что-то удерживало ее. Баллас обернулся. И замер.

В дверном проеме стояла высокая, стройная фигура. У человека были маленькие темные глаза, веснушчатое лицо и рыжие волосы. В руке каменщик сжимал увесистую дубинку.

– Мы охотимся за тобой весь вечер, – сказал он очень тихо. – Твое упорство меня изумляет. Ты украл один раз – и был бит. Однако украл снова. Видно, выпивка окончательно разъела тебе мозги. Четвертая Заповедь – воздержание. Я всегда думал, что это очередная набожная чушь. Но теперь вижу, как много зла таится в бутылке.

За спиной парня появились его друзья.

Баллас открыл было рот, однако каменщик проговорил:

– Лучше молчи. Перед смертью человек должен говорить правду, а ты способен только лгать.

Рыжий подался вперед, тяжелая дубинка врезалась Балласу в челюсть, свалив его с ног. Прежде чем он успел хотя бы пошевелиться, каменщики обступили его.

Глава вторая

У моря, в городке Салтбрик на восточном побережье, свечник услышал слово бога-творца. Обернув плечи плащом Пилигрима, он шел дорогами надежд и страданий. И постиг истинную суть Добра и Зла…

– Он выживет?

– Э… Возможно…

– Звучит не слишком-то обнадеживающе.

– Помню, пару лет назад я пользовал крестьянина, которого потоптал бык. Изрядно потоптал, скажем прямо. И все же навряд ли бы он согласился поменяться местами с этим беднягой… – Старческий голос затих, говоривший помедлил, потом досадливо вздохнул. – Ты посмотри на него. Живого места не осталось. От макушки до пяток – один сплошной синяк. Неизвестно, сколько крови из него вытекло. Наверняка половина костей переломана. И только Четверо знают, сколько у него внутренних ран.

– Внутренних ран? – переспросил второй голос, принадлежавший молодому человеку, который говорил тихо, однако настойчиво.

– Ну да, – отозвался старик. – Легкие, печень, почки… Все они очень хрупки, друг мой. И далеко не всегда очевидно, повреждены ли. Они могут кровоточить, однако ни пациент, ни лекарь этого не заметят, пока не станет слишком поздно. А есть и другие недуги, которые не распознать сразу. Заражение крови, к примеру, убивает не хуже яда. И тут уж ничего нельзя поделать…

– Но вы ведь приложите все силы?

– Разумеется, разумеется. Все же, Бретриен, будь наготове. Не исключено, что, несмотря на все мои усилия, тебе придется читать над ним отходную.

Баллас лежал неподвижно. Он попытался было разлепить глаза, но они так заплыли, что не открывались. Все тело мучительно ныло. Впрочем, чувство было знакомое: не впервые его поколачивали. Баллас знал это ощущение – когда собственное тело становится словно чужим, непривычным и слишком тяжелым. Что ж, он до сих пор жив…

Баллас хотел спросить, где находится, и даже попытался открыть рот. Губы неимоверно распухли и едва двигались, к тому же оказались слеплены засохшей кровью.

– Отходную… – В голосе молодого человека послышалось смущение. – Признаться, отходную я уже прочитал. По ошибке. Я нашел его на заре, он провел всю ночь на улице. Тело было в крови – и холодным к тому же. Разумеется, я решил, что он мертв…

– Немудрено, – буркнул старик.

– Тут подоспели священные стражи. Когда они начали грузить тело в повозку, из него пошла кровь…

– Стало быть, сердце еще билось.

– Я не мог поверить своим глазам. И сразу же послал за вами.

Послышался влажный «хлюп», будто что-то плюхнулось в миску с водой.

– Ну что ж, – проговорил старик, – раны я промыл, а кровь на теле мы пока оставим. Не стоит тревожить его без нужды.

Теперь раздался негромкий скрежет – медленный и ритмичный. Такой звук издает пестик, трущийся о ступку.

– Нитбана? – спросил молодой голос.

– Угу. Этому бедолаге повезло, что я прихватил ее. А вот луговица скоро закончится. Надо было взять побольше… – Скрежет стих.

Баллас почувствовал, что старик наклонился ближе – почти к самому его лицу.

– Он пил. Прелестное смешение ароматов чувствую я в его дыхании. – Голос старика сделался насмешливым. – Виски, эль, вино, ром… Все – не лучшего качества.

– Я нашел его на Винокурной улице, – объяснил юноша. – В том квартале расположены всякие кабаки, игорные дома и… э…

– Бордели, – закончил старик, поскольку его молодой собеседник явно затруднялся произнести это слово. – Я в курсе, что за квартал. И мне хотелось бы спросить, Бретриен: много ли ты знаешь о своем пациенте?

– О нем? Ничего не знаю. Я просто нашел его там, полумертвого… Мой долг обязывал ему помочь. Я же давал клятву. Как я мог бросить на произвол судьбы страдающую душу?

Старик пробормотал что-то невразумительное.