Элеонора Раткевич - Как кошка с собакой

Да нет, не судьба — сам ты, Бонкер, своей охотой себе на холку хомут насадил, куда уж теперь плакаться. И что на тебя нашло? Сам себя поймал. Только и остается теперь, что поглядывать искоса да байки разновсякие эльфу скармливать, раз поговорить с ним не получится. Ну какие тут разговоры, если друг друга не понять, хоть напополам разорвись? И как молчать с тем, с кем говорить невозможно? Нет уж. Лучше пусть будут байки. Россказни. Побасенки.

Эльф его побасенки, байки и россказни слушал с неизменным удовольствием. Он шел рядом с Бонкером, приноровляя свой машистый шаг к неспешной походке старика, слушал, восхищался, смеялся, радовался, ужасался, сострадал — и не понимал.

Не мог понять.

Отчего мир словно разломился надвое? Почему вторая половина такая ненастоящая? Отчего ты там, на второй половине? Или это не ты? Где ты прячешься, Бонкер, зачем ты таишься? От кого? От меня? Зачем ты рассказываешь мне все эти чудесные истории? И ведь нельзя не заслушаться… вот только нет тебя в этих историях, Бонкер. Нет и не было. Почему? Кто идет рядом со мной вместо тебя, кто говорит твоим голосом? Это ведь не ты. Там, на рыночной площади, был ты. И потом, когда я кусал себе губы, не зная, как же мне вымолить у тебя мое ларе-и-т’аэ, это был ты. Настоящий. А сейчас — нет. Ты играешь кого-то.

Ты и на площадях играешь — но там ты как раз настоящий, взаправдашний, и играешь взаправду. А в дороге, рядом со мной — нет. От этого можно сойти с ума… а может, я уже и сошел ума? Может, мне только чудится? Мерещится? Может, безумие так и не отступило от меня? Догнало, заморочило, и нет никакой дороги, и тебя нет, и никакого Младшего тоже нет? Ведь не бывает так, чтобы левый глаз лгал правому. Чтобы правая рука морочила левую. А ты морочишь меня, Бонкер. Я странствую вместе с тобой, я жду тебя всякий раз, когда ты даешь представление, я ночую возле тебя по сеновалам и постоялым дворам, я чередуюсь с тобой, когда на привале нужно приготовить еду, я смеюсь твоим байкам — а ты меня морочишь. Как же это, Бонкер, отчего, ведь у нас с тобой одна душа на двоих — деревянная, раскрашенная, шерстью оклеенная, одна на двоих, а ты меня морочишь. У нас душа на веревочках, она может плясать и разговаривать, она даже лаять может, а если снять ее с веревочек, она все равно будет плясать, хоть и на другой лад, бесшабашная душа, веселая, умелая, самая что ни на есть настоящая — так почему же ты ненастоящий, Бонкер?

Ответа на этот вопрос Иланги не знал. Но искал его неустанно, сам толком не зная, что он ищет — ответ или настоящего Бонкера. И нашел — нежданно, негаданно, там, где и не думал найти. На обочине придорожной под проливным дождем.

День с утра задался погожий на диво. Но уже к полудню по небу запохаживали мутные облака, тяжелевшие с каждым мгновением. Бонкер поспешал, что было сил, эльфу почти не приходилось замедлять шаг, но старик только надсадился до колотья в боку и хромоты. Кругом, куда ни глянь, простирались луга — бескрайние суланские луга, гордость и богатство здешних земель. До ближайшего укрытия, будь то дом или лес, путь лежал неблизкий. Гром уже порыкивал на незадачливых путников, настигая их все быстрее, догнал, оглушительно рявкнул прямо над головой, и ливень обрушился на дорогу.

Бонкер вскрикнул и метнулся испуганным зайцем в высокую траву, прижимая к животу Младшего. Иланги промешкал; пальцы не сразу управились с намокшими завязками плаща. Ничего ему от дождя не сделается, он ведь эльф, а эльфы — народ живучий. А кукольник стар, и плащ у него… одно название, что плащ, тряпье ветхое, небось, одногодки они, плащ с хозяином.

— Дурак! — высоким сердитым голосом выкрикнул Бонкер, когда на его плечи опустился добротный эльфийский плащ. — Не меня!

Иланги растерянно замер.

— Не меня! Его укрывай! — суетливо скидывал наброшенный плащ Бонкер. — Ты хоть понимаешь, что будет, если он промокнет?!

Если Младший промокнет, он не станет чихать и кашлять, не свалится в лихорадке. Но дерево жадно до влаги, но шерсть впитывает ее, как губка, но внутренние скрепы и стяжки разбухнут…

Иланги коротко ахнул, одним рывком сдернул свой плащ с Бонкера и укутал Младшего.

— Давай его сюда, — проворчал старик, отнимая у эльфа драгоценный сверток.

Младший устроился в плаще, словно всамделишный пес, забившийся от дождя в теплое сухое укрытие. Один только глаз и виднелся — темный, веселый, любопытный.

— Дурак… — проворчал Бонкер, на сей раз умиротворенно — вновь настоящий, такой настоящий, что просто не верится. — Что ж ты стоишь тут, мокнешь, как пугало неприкаянное? Иди сюда.

Иланги не сразу понял, что старик предлагает ему укрыться вместе одним плащом — что толку от такого рванья? И как им вдвоем под одним плащом устроиться, если эльф выше почти на голову? Впрочем, плащ оказался не таким уж и ветхим, как Иланги казалось, а если встать не рядом, а позади, прикрыв старого кукольника от хлесткого ветра, изношенных лохмотьев все же хватит на двоих.

Ни тот, ни другой не проронили более ни слова, но молчание не тяготило их — потому что не было молчанием. Это раньше они молчали — когда Бонкер сыпал все новыми и новыми байками, а Иланги с готовностью им смеялся. А сейчас эти двое разговаривали. Без единого слова.

А когда дождь кончился, Иланги в ответ на безмолвный рассказ старика протянул руку к завернутому в плащ Младшему и несмело спросил вслух, так и не дотронувшись:

— А можно… погладить?

— Можно, — помолчав, ответил Бонкер.

— Нужно! — обрадовался Младший, высовываясь из складок плаща.

До сих пор Иланги до Младшего даже украдкой не дотрагивался, и как позволения попросить, не знал. Теперь, когда эльф, наконец, коснулся своего ларе-и-т’аэ, погладил его лохматую лобастую голову, он словно преобразился. Бонкер нипочем не взялся бы словами обозначить суть этой перемены, но не замечать ее не мог. Облик эльфа был тем же — и не тем. Он утратил недавнюю неопределенность, которую старый кукольник тогда только и заметил, когда Иланги расстался с нею. Не изменившись ни в малейшей малости, черты его обретали окончательность, завершенность — словно белая глина, пройдя сквозь огонь, становится драгоценным фарфором, напрочь теряя прежнюю податливость. Впрочем, сравнение не слишком удачно — фарфор хрупок, а Иланги хрупким не назовешь. Да и закончил ли он свой путь сквозь огонь?

Бонкер считал, что нет.

— Смотри внимательно, вот это коромысло управляет коленными нитями. А височные крепятся вот здесь.

Иланги смотрел внимательно. Да и то сказать — можно ли с небрежением смотреть на собственную душу?

Бонкер считал, что нет.

— Самая частая ошибка, особенно у начинающих — это не нити перепутать. Чаще всего подводит чувство поверхности. Ощущать, где поверхность, по которой идет марионетка. Это трудно. Особенно, если она тяжелая.