Александр Чернобровкин - Знахарь

Колдун заглянул в стоявшую на столе кринку, жадно сглотнул слюну.

– Медовуха?

– Да, – ответил хозяин, не отрываясь от работы.

– На травах?

– Угадал. Можешь выпить.

Колдун опасливо отодвинул кринку подальше от себя:

– Как-нибудь в другой раз.

Он сложил на животе бледные студенистые руки, скользнул тусклым взглядом желтых глаз по развешанным на стене пучкам трав, задержался на иван-да-марье. Засохшие цветы ожили, зашевелились, стараясь отодвинуться друг от друга, отчего напоминали поссорившихся влюбленных. Колдун перевел взгляд на руки знахаря. Семена вдруг начали артачиться, падать не в свою кучку или переползать в соседнюю. Хозяин какое-то время возвращал беглецов, а потом начал бросать семена так, чтобы, подправленные гостем, попадали в нужную кучку.

Колдун понял, что козни его разгадали, потупил глаза.

– Что за семена? – спросил он.

– Эти, – знахарь показал на дальнюю большую кучку, – от страха. Эти, – показал на ближнюю большую, – от тоски-печали. А эти, – накрыл ладонью маленькую, – ума-разума прибавляют.

– А чего третьих так мало?

– Люди считают, что от ума-разума и прибавляются страх и тоска-печаль. Дураком веселее жить.

– Веселиться они умеют, – согласился колдун. – Староста уже неделю гуляет, всю деревню поит: сына женил. На той, на нищенке, – и с упреком посмотрел на знахаря.

– Поговаривал он, что если выздоровеет, совсем другим человеком стану. Но чего только со страху не наобещаешь?! Кто же думал, что он сдержит слово!

– А на счет сына не сдержал слово.

– Хоть маленько, да согрешил – тебе зачтется.

– Не зачтется. Там, – показал гость пальцем в пол, – по-своему оценивают поступки наши. Черт меня всю ночь мучил, обещал, что если до восхода новой луны не загублю какую-нибудь душу, то он загубит мое тело. И будет терзать до тех пор, пока не передам кому-нибудь дело свое или пока не перенесут меня через огонь очищающий. А кому передашь, кто с чертями захочет связываться?! – Он посмотрел на хозяина. – Может, тебе?

– Мне хватает своего.

– Не хочешь – не надо. Да и не собираюсь я отдавать. Такой грех сегодня на душу возьму, что на всю жизнь чертям отработаю.

Колдун достал из-за пазухи узелок, развязал его, положил, на стол, показывая зернышки, маленькие, круглые и черные, похожие на маковые. От зернышек исходило синевато-зеленое свечение.

– Лукавый дал. Говорит, от них мор будет пострашнее, чем от чумы. Высыплю в колодец. Через месяц все перемрут в деревне, потом зараза по другим деревням пойдет, по всему свету. Столько народу загублю, что черт до конца дней моих ко мне не заявится.

Знахарь наклонился к зернам, подергивая носом, будто принюхивался, протянул к ним руку. Колдун накрыл зерна уголком тряпицы, не давая прикоснуться. На оплывшем, обветренном лице появилась мстительная улыбка.

– Славные зернышки, да?! – произнес он.

Знахарь пожал плечами: мол, может, и славные, да видали и получше.

– Вон та трава – показал знахарь на висевший под потолком позади колдуна пучок желтых цветов, – противоядие от этой заразы.

– Какая? – Гость развернулся, подошел к указанному пучку, понял руками, попробовал на вкус.

Пока он делал это, хозяин пересыпал чертовы зернышки в кринку с медовухой, а вместо них положил в тряпицу семена из маленькой кучки.

– Не поможет, – объявил колдун, возвращаясь к столу.

– Я заговор сильный добавлю.

– Твой против моего не потянет, – с усмешкой сказал колдун и показал на пучок травы, висевший позади хозяина: – Вот если той травы добавить, то справился бы.

– Какой? – Знахарь обернулся.

– Прямо перед твоим носом, слишком длинным, – произнес колдун и всадил знахарю в спину длинный узкий нож с костяной рукояткой, выхваченный из складок одежды. – Не будешь совать его в чужие дела.

Ойкнув, знахарь упал ниц, похрипел чуть и затих.

– Одного загубил, – вытерев пот со лба, сказал колдун. Завязав узелком тряпку, в которой должны были лежать чертовы зернышки, спрятал за пазуху. Двумя руками он взял со стола кринку, опорожнил зараз и шваркнул об стену, разбив. – Теперь пойдем остальных изводить.

Едва за гостем закрылась дверь, как хозяин медленно и стараясь не делать резких движений, пополз в дальний от печи угол избы. Костяная рукоятка ножа, всаженного в спину, покачивалась в такт движениям тела, словно сама себя расшатывала, чтобы полегче было высвободиться, и на рубахе все шире расплывалось ярко-красное пятно. В углу знахарь обхватил двумя руками кувшин с узким горлышком, полежал, набираясь сил. При выдохе из его рта с присвистом вытекала струйка крови, а при вдохе что-то надсадно клокотало в горле. Вытянув чоп, знахарь наклонил кувшин. Темно-коричневая вязкая жидкость неспешно вытекла из горлышка, упала на щеку человека, заползла в уголок рта. Бледный язык помог ей попасть в рот. Знахарь с трудом сглотнул.

Костяная рукоятка вдруг подалась вверх, точно выдавливаемая из спины, появилось тонкое узкое лезвие, чистое, поблескивающее, словно и не касалось окровавленного мяса. Нож полностью вылез из человеческого тела, скатился на пол.

Знахарь еще раз глотнул жидкость из кувшина – и подскочил на ноги, бодрый и здоровый… Сняв рубашку, он долго рассматривал дырку и пятно крови, неодобрительно качал головой. Рубашка была единственной, поэтому постирал ее в кадке, неумело зашил дыру большими стежками и повесил сушится у печи. Ожидая, пока она высохнет, знахарь сел за стол и возобновил переборку семян. Белая дряблая спина его была цела-целехонька, без шрама, не найдешь, где нож торчал.

Знахарь заработался до третьих петухов. Рубаха давно уже высохла и на спине была с желтым пятном. Знахарь надел ее, накинул поверх зипун, снял с гвоздя у двери шапку, нахлобучил на голову и вышел из дома.

Вот-вот должно было взойти солнце, а в дальнем конце деревни еще не спали, от избы старосты доносились смех и девичий визг. Знахарь, стараясь не попасться никому на глаза, прошел огородами к жилищу колдуна. Большая изба осела на ту сторону, где было крыльцо, будто под тяжестью хозяина, целыми днями дремавшего на верхней ступеньке. Крышу и деревья в саду обсели тучи ворон и воронов, за ними листьев не было видно. Птицы сидели тихо, направив клювы в одну точку, расположенную где-то внутри избы.

Знахарь осторожно взошел на крыльцо, бесшумно открыл дверь. Посреди горницы на столе лежал колдун. Руки его покоились на груди; как у мертвого, а изо рта вывалился, доставая до пола, черно-синий язык, который извивался, как змея, все сильнее выкачиваясь в пыли. Почти вылезшие из орбит глаза были переполнены мольбой о помощи.

– Твое дело мне не нужно, – ответил знахарь на немой вопрос, – а от мук избавлю, на то я и знахарь, перетащу через огонь очищающий.