Юлия Остапенко - Птицелов

— Ну вот, моя королева, рыцарь, упоминание о коем так вас встревожило. Осмелюсь только вновь напомнить, что рыцарь сей — мужества и силы беспримерной. Извольте же проявить милость…

— И не подумаю, — звонко сказала королева. — Милость тут мой благоразумный супруг изволит проявлять, а я только казнить умею, это всем известно, — добавила она и одарила собравшихся мелодичным переливом серебристого смеха.

«Мегера, судя по всему, — подумал Марвин, — но до чего хороша». Королеву Ольвен он никогда раньше не встречал, а жаль: и впрямь дивно хороша. Королева была маленькой и хрупкой — как раз во вкусе Марвина, и он всегда трепетал при виде таких кукольных, капризных мордашек с надутыми губками и надменно изломанными бровками. Ему нравилось смотреть, как менялись эти лица, когда он подминал под себя их своенравных обладательниц, вынуждая кричать в глухой ночи, кричать и кричать: «Ещё! Ещё! Ещё!»

— О чём вы задумались, беспутный мессер? — улыбаясь, спросила королева.

— О причине, коей я обязан счастьем оказаться столь близко от ваших величеств, — без запинки ответил Марвин.

— Отчего же не спросите прямо?

— Не смею, — нагло сказал он.

— А я бы на вашем месте спросил, — хмыкнул король. — Так, может, и голову сохраните. Хотя это вряд ли.

— Я призвала вас, неблагородный мессер, — мягко сказала королева, глядя Марвину в глаза, — дабы вершить над вами скорый и справедливый суд. Суд не по закону человеческому, но по закону великой госпожи нашей Любви, которую вы горько и жестоко обидели.

«Ну всё, — подумал Марвин, — вот я и влип». Надо было всё-таки поубивать тех щенков, что явились его арестовывать. Других бы, небось, и не прислали — забыли бы к тому времени, а теперь точно казнят. Если и впрямь правда то, что говорят об это прелестной сучонке Ольвен, а это, кажется, правда, — по крайней мере, насчёт её красоты люди не врут.

Судя по всему, Марвин стал случайной жертвой забавы, которой любила предаваться королева Хандл-Тера: выслушивая пустячные жалобы, она разыгрывала фарсовое судилище, порой назначая смехотворную расплату вроде поцелуя дамской ножки, но чаще отправляя подсудимого прямиком на плаху. Особенно часто эта незавидная участь постигала известных бабников, обманутым любовницам которых удавалось пробиться к королеве и тронуть её своей историей. Немало давних кровавых счётов было сведено таким образом: придворные сделали королевские капризы практически неотразимым орудием убийства; королеве же, казалось, до этого не было никакого дела. Ох уж эти придворные — всё сплошь крысы и гадины, Марвин был счастлив, что ему всегда удавалось держаться от них подальше, — а они держались подальше от грязных дорог и полей брани, которые его привлекали. Впрочем, и это его не уберегло.

«Кто ж меня так подставил?» — подумал он, украдкой оглядываясь в поисках ответа. Но ни одного знакомого лица ему так и не попалось. «Подвёл под нож — и прячется теперь, скотина. Выясню — убью, — привычно пообещал себе Марвин. — Если успею, конечно…»

А пока надо выкручиваться.

— Чем же мог я прогневить эту сиятельную месстрес? — невинно поинтересовался он. — Мне казалось, напротив, я всегда был её преданным слугой.

— Ах, бросьте! — капризно сказала королева Ольвен и швырнула в него яблоком. Целила, кажется, в грудь, но немного промахнулась. «И впрямь гневается», — подумал Марвин, удерживая желание потереть занывшее плечо. — Это вы её сделали своей слугой, и обращались прескверно, как с последней посудомойкой! Сколько сердец прекрасных месстрес вы разбили, негодник?

— Не считал, — честно признался Марвин. Король хихикнул и тут же закашлялся в кулак, потупившись под уничтожающим взглядом королевы. Сэйр Годвин разглядывал свои ногти, его паскудный кузен довольно ухмылялся, радуясь посрамлению братова вассала, а следовательно — и самого брата.

— Вы только подумайте, он не считал! И они, вообразите, тоже не считали, сколько слёз из-за вас пролили!

— Моя королева, сознательно я никогда не причинил обиды ни одной благородной месстрес, — вполне чистосердечно сказал Марвин.

— Отчего же тогда они так рыдают, отчего так безутешны, отчего требуют для вас кары?

— Кто именно? — перешёл к делу Марвин. — Поймите меня правильно, ваше величество, если бы я точно знал, о какой из благородных месстрес идёт речь…

— Вы обидели её совсем недавно, — озорно улыбаясь, заявила королева.

Так, начинается. Она ж не просто палачу отдаст — поиграет ещё сперва, как кошка с мышкой. Вот и придворные уже хихикают. Забавно им, видите ли. Хотя, чего уж там, Марвину на их месте, наверное, тоже было бы забавно…

— Недавно — понятие столь относительное, моя королева, — извернулся он. — Порой то, что равнодушному кажется недавним, для страждущего сердца оборачивается веками…

— Не особо-то вы страждете, как я погляжу, — оборвала его королева. — Хотя теперь я понимаю, какими речами вы смущаете умы благородных месстрес.

«А может, и пронесёт», — подумал Марвин, осмелившись поднять взгляд. Королева по-прежнему улыбалась, но в её улыбке теперь было на порядок меньше яда и на порядок больше — удовольствия. Марвин снова представил, каким стало бы её лицо, если бы…

— Но я снова вам подскажу. Эта месстрес встретилась вам здесь, в Балендоре, и вы дали ей некое обещание, которого не сдержали.

«Да сколько ж их тут было таких!» — мысленно взвыл Марвин. Ну в самом деле — разумеется, он что-то да обещал каждой девчонке, которой задирал юбку, это обычное дело. И уж королева Ольвен это наверняка понимает как никто.

— Не припомните? Коротка же у вас память, мессер!

— Длиною не памяти измеряется сила рыцаря, но меча его, — кротко ответил Марвин.

Тут уж король не выдержал и расхохотался в голос. Вернее, хохотом это высокое побулькивание назвать было трудно, но не приходилось сомневаться, что государю весело. Годвин тоже улыбался. Марвин счёл это хорошим знаком.

— У неё самые дивные белокурые локоны, какие мне доводилось видеть, мессер, — лукаво сказала королева.

«Ого как, — подумал Марвин. — А уж не сама ли ты по этой части?.. Но нет, невозможно. Слишком утонченна и женственна».

— Вы не похожи на других женщин, моя королева, — вырвалось у него.

Король перестал смеяться, Годвин — улыбаться, зал притих, а королева удивилась.

— Почему?

— Обычно женщины не любят тех, в ком отмечают красоту. И только вы одна можете сочувствовать им и защищать их честь. Впрочем, это можно понять: с вашей красотой нет нужды опасаться соперниц.

— Казнить, — с упоением сказал король. — Немедленно. Прилюдно.