Николай Басов - Возвращение

– Мастер способен предвидеть любой ветер при любой погоде. Или ты надеешься, что тебе позволят перебраться, например, через замковый ров безветренным солнечным утром? – В уголках глаз Учителя появились лучики тщательно скрываемой улыбки. – Открою тебе самую кошмарную тайну нашего ремесла – сколько ни занимаешься этим делом, всегда оказывается неподходящая погода.

«Неподходящей погодой» скорее всего называлась ночная буря с градом и ураганным ветром. Насладившись эффектом, Учитель продолжил:

– К тому же я все жду, когда ты потеряешь меч. Уж тогда-то я отыграюсь за все твои… изобретения.

– Ты разрешил действовать так, как мне удобно.

Учитель уже не улыбался, всем видом он демонстрировал недоумение. Но приказывать напрямую не решился, иначе как же тогда понимать его уроки упорства и стойкости?

– Я тысячу раз говорил – так не делают.

– Если так никто не делал до меня, это не значит, что так вообще нельзя делать. Может быть, я развиваю наше искусство.

Это уже вызов. Учитель всегда считал и не раз давал мальчику понять, что оба они – жалкие недоучки, которым достались лишь крохи изысканного боевого искусства седой старины, изобретенного еще Лотаром Желтоголовым, Великим и Непобедимым Устранителем Зла, основателем Белого Ордена…

– Что? – Наконец-то Учитель позволил себе выразить удивление. Это плохо, очень плохо, сейчас что-то будет. – Тогда марш на веревку, но предупреждаю, я сделаю ее «живой». Раз ты такой «мастер», я не буду изобретать очень уж сложное колдовство, но… В общем, вперед!

– Колдовство – против правил, – мальчик действительно побаивался. То, как ведет себя намасленная и прослабленная веревка – сущая мостовая по сравнению с тем, как она начинает дергаться, если ее начинить оживляющей магией. – Ты сам говорил, что приемы магического боя начнешь применять, когда я получу хотя бы белый пояс по контрмагии.

– Хорошо, считай, ты только что получил его. Марш наверх!

Оставалось только проклинать свой несдержанный язык и бежать наверх. Разумеется, пройти по «живой» веревке не удалось. Мальчик не решился делать отмашку мечом, все равно это было бесполезно. А если судить по тому, что он так и не сумел сосредоточиться для контрзаклинаний, белый пояс ему присудили чрезмерным авансом…

Но это все были цветочки. Настоящая мука пошла, когда начались «серьезные» упражнения с мечом. Собственно, как сказал Учитель, постигнуть меч до конца невозможно. Но он как-то высказался, что питает надежду, может быть несбыточную, что мальчик хотя бы изредка научится ощущать его «своим» оружием, не больше. К тому же левая рука у мальчика отставала от правой, что для фехтовальщика было непростительным недостатком, с которым и мечником называться невозможно.

Лишь на седьмой год мальчику удалось срубить с головы Учителя специальным образом заплетенную косичку, да и то возникло впечатление, что восточник поддался, просто позволил это сделать… Может быть, потому что бились они к тому моменту уже около суток, завершая третью тысячу схваток.

Едва он полюбил фехтование, Учитель принялся извлекать из старого сундука, стоявшего у них в самом темном углу пещеры, изящные, остроумные и неожиданные виды оружия, которые и на оружие-то были не похожи – непосвященный мог принять их за какие-нибудь приборы или материальные воплощения колдовской фантазии.

Одолевая приемы работы с этими инструментами, мальчик стал так фантазировать, что опять вызвал упрек, мол, слишком все переусложняет, что победы следует добиваться самым простым и коротким путем. Как и в поединке без оружия…

Но тут все вообще получалось очень сложно. Почему-то мальчику не давались основные вещи, – например, ощущение незакрытой зоны противника или соблюдение всем телом волнообразного принципа удара. Этот старый принцип гласил: если бьешь рукой, волна должна начинаться от подошвы, прокатываться по ногам, получать силу бедер и хлыстом уходить через плечи в кулак… А если удар наносится ногой, то лучше всего прицелиться и начать движение ладонью, плечами, а потом, по нисходящей, усиливая, довести волну до ноги. Но твоя скорость, чтобы противник не ушел от этого довольно заметного движения, должна опережать даже вражеский блок…

Кроме того, он плохо защищался снизу, то есть пропускал даже не очень изобретательные низовые атаки. Когда Учителю это надоело, он сказал с иронией, которая действовала куда сильнее, чем окрик или приказ:

– Считай, что ног у тебя нет. Ты не заметишь даже деревенского гуся, пока не наступишь на него. – Пожав плечами, он, впрочем, добавил: – Ладно, пока будем считать это заносчивостью – желторотикам свойственно задирать нос.

Стоило мальчику немного воспрянуть в бою без оружия, как начались осложнения с языками. Учитель говорил на двух дюжинах новых и старых языков, причем мальчик ни разу не уловил того напряжения, которое возникает у человека, если он не думает на языке, на котором говорит, а мысленно переводит с одного на другой.

Но до таких высот ученику, конечно, подняться было не суждено. Он учил, кроме дасского, дериб, фойского и вендийского, всего-то северный койн и два языка Империи, и то в голове стоял гул от множества зазубренных слов, которые совсем не хотели из своего звукового или письменного вида переходить в понятия, обретая только им присущий смысл.

В общем, с языками он тоже так и не справился. Они просто отошли на второй план, когда Учитель навалил вдруг на него труднейшую науку врачевания. Причем, как всегда, считалось, что учились они не слишком, потому что это искусство, как и поединок, невозможно было постигнуть в удовлетворительной мере, не занимаясь им всю жизнь. Учитель показывал и объяснял только то, что полагалось знать воину.

От медицины они перешли, по словам Учителя, довольно плавно – хотя, в чем он видел плавность, осталось для мальчика загадкой – к травной и заклинательной магиям. А эти дисциплины немыслимым образом оказались связаны с историей дворянских родов всех четырех континентов Империи, искусством политики, телепатией, гаданием, музыкой и многим другим, что Учитель как-то, задумавшись, назвал «начальным образованием».

Поразмышляв в течение пары месяцев над этой оговоркой, мальчик как-то пришел к Учителю и высказался, что, мол, как ему ни жаль, он слишком туп, чтобы выучить то, что ему полагается знать. Поэтому не будут ли время и усилия Учителя тратиться более разумно, если он отыщет себе другого, более способного ученика? А он тем временем займется примитивной, например охотничьей, жизнью, раз уж не способен к подлинной просвещенности…

Даже не улыбнувшись, Учитель ответил, что поучать Учителя может только нерадивец, не достойный воинского обучения. Но пока он, Учитель, его прощает, потому что просто не знает, где взять другого ученика. И мальчик, конечно, умолк. С этой истиной он вынужден был считаться.