Виталий Каплан - Масть
– Да есть тут одна бабёнка, – признался Викентий, – купчиха, вдова, тридцать два года… объёмистая такая, ядрёная, в моём вкусе. На блины сегодня звала… ну, сам понимаешь, сперва блины, потом амуры… потом опять блины…
Тут я сразу успокоился. Викентий у нас известный ходок по женскому полу, да и, прямо сказать, не он один. Раз уж ты Тёмный, то берёшь от жизни всё… в разумных пределах, как сказал бы мудрый Александр Кузьмич.
– Что ж, ступай по свои блины, – осчастливил я Викентия, – да не забудь: за тобой должок. Взыщу непременно.
Так вот и вышло, что разбираться со Светлым целителем отправился я в одиночку.
…Человек бы, конечно, заблудился в этих тёмных пустых переулочках, где уже и фонари не горят, – здесь Невским проспектом и не пахнет, здесь места дикие, простонародье обитает. Хорошо ещё зима, всякую дрянь под ногами подморозило и занесло снегом… И как тут найти нужный дом – во мраке, в метели, в безлюдье?
Но мы – Иные, нам советы прохожих ни к чему, мы умеем вызывать перед внутренним взором карту местности, где зелёным огоньком поблескивает цель. Тут и силы-то самую капельку тратишь. А уж почуять на сравнительно близком расстоянии нужного тебе Иного… особенно слабого… особенно если он и понятия не имеет, как закрываться… тут вообще как с Дворцовой площади до Адмиралтейства дойти.
…Дикий Иной оказался дикой Иной. Вот же подлец Харальд, мог бы и сказать. Правда, зачем? Не на свидание же с пылкой красавицей он нас с Викентием отправлял. Мужик ли, баба ли – без разницы. Обездвижить «укусом кобры», заклинить магию «соляным столпом», допросить наскоро – а потом вызвать дежурного из Ночного Дозора, составить протокол… Не в первый раз пирог жуём.
Квартировала она в доме сапожника Ивашки Метёлкина, снимала даже не комнатку, а всего лишь угол, отделённый простынёй-занавеской. В этой же комнате располагались трое метёлкинских детишек, а сам Ивашка с женой Авдотьей размещались за стенкой, в каморке поменьше. Известное дело – сапожники в хоромах не живут, особенно такие горькие пьяницы, как Ивашка. Без копеечки от квартирантки худо бы семье пришлось.
Всё это я узнал чуть позже, а пока возле ворот метёлкинского домишки нырнул в Сумрак. Ох, и заросло же всё тут синим мхом! Знать, бушуют страсти, льются слёзы.
Не выходя из Сумрака, я оглядел комнату. Здесь, на первом слое, мир не так уж отличается от обычного, разве что цветов и звуков нет, ну и мох, само собой, плодится. Комнатушка шесть шагов в длину, четыре в ширину. Трое мелких ребятишек дрыхнут на постели… то есть на рваном тулупе, устилающем некрашеные половицы. Часть комнаты отделена занавесочкой, неожиданно чистой. И светится там нечто, за ветхой простынёй. Во-первых, свеча. Во-вторых – цветок души, как сказал бы Александр Кузьмич. Не любил он слово «аура», которое с недавних пор вошло в наш Иной обиход. «Меньше с французами знаться следует, – ворчал он. – Мы ж русские Иные, у нас свой язык есть, ничуть не хуже! А то пошло поветрие низкопоклонствовать перед Европой! Добром не кончится!»
До своего посвящения Александр Кузьмич был поваром у графа Беклемишева, большого любителя французской кухни.
Я вышел из Сумрака, раскинул, как и положено в таких случаях, Круг Невнимания, и, отогнув край простыни, шагнул к нарушительнице спокойствия.
Нет, не была она пылкой красавицей, чернокудрой и волоокой. Белокурой и румяной красавицей она тоже не была. Разве что пару десятков лет назад.
Но красавица меня не особо удивила бы. Мало ли повидал я их, особенно за последний год, пользуясь всеми преимуществами Иного? А вот эта… Остолбенел я, прямо сказать, и пару секунд стоял не дыша.
Потому что обернувшаяся в тревоге женщина как две капли воды походила на мою несчастную матушку, Пелагею Алексеевну. Тот же обвод лица, тот же нос, те же скулы… а главное, те же глаза – голубовато-серые, запавшие, и так же разбегаются от них тонкие лучики-морщинки. Я сперва даже решил, что дикая Иная морок набросила, но потом как следует посмотрел на неё сквозь Сумрак и выкинул эту мысль. Нет, чар не ощущалось, да и сила её тянула хорошо если ранг на шестой… Не способна такая заморочить меня, тёмного мага третьего ранга!
– Ну, здравствуй, Марья Глебовна! – Мне наконец удалось преодолеть оцепенение, и я считал с цветка её имя. – Визжать не надо, не душегуб, резать не стану и тряпок твоих не отниму, – кивком головы указал я на шитьё в её в руках. – Просто поговорить пришёл.
– Кто ты? – Голос у неё не столь походил на матушкин, как лицо, пониже тоном. – Что тебе до меня?
И немедленно осенила себя крестным знамением.
– Не поможет, – посочувствовал я. – Не растаю яко воск от лица огня. Я ж тебе не какой-нибудь там бес… да и неприлично: Иная, а в сказки веришь. Ладно, представлюсь по артикулу – Андрей Галактионович Полынский, Тёмный Иной третьего ранга, Дневной Дозор Санкт-Петербурга. Что непонятно?
Похоже, непонятно ей было всё.
– Что ж, значит, разговор долгий пойдёт, – уселся я на её кровать. – Всё придётся по порядку, все азы… Насчёт них, – указал я подбородком за занавеску, – не беспокойся. Спать будут крепко. И сапожник с женою тоже. Итак, Марья Глебовна, есть мир. В нём есть люди… и Иные… Я Иной. И ты – тоже.
Долго я ей всё разъяснял, за полночь. Робкие её попытки изумляться и возмущаться пресекал на корню. А как закончил, обессиленно отвалился к стене. В походах, когда три дня с коня не слезаешь, и то не уставал так… удружил же мне Харальд учить тупую неграмотную бабу!
– А как же Бог? – тихо вопросила она, едва я позволил ей говорить. – Разве допустит Он такое? Разве в святых книгах сказано, что Он создал Иных?
Ох, много мы это с Александром Кузьмичом в своё время обсуждали.
– Не знаю того! – только и ответил я. – Он мне о Своих замыслах не докладывает. И есть ли Он там, – задрал я подбородок к низкому потолку, по которому как раз бежал сейчас таракан, – нет ли Его, то не нашего ума дела. Да не разевай ты рот, мы, и Тёмные, и Светлые, против Церкви и слова не скажем, и кресты на нас есть, – предъявил я ей свой серебряный крестик. – И тебе в Него веровать никто запретить не может. Но ты – Иная, такова уж судьба твоя. А случай твой редкий, когда человек с задатками Иного сам в Сумрак ныряет, без помощи. А из Сумрака уже выходит Иным, Тёмным или Светлым, сообразно тому, что в тот миг на сердце у него было. Стала ты Светлой, только дикой. О Великом Договоре ничего не знаешь, о Дозорах без понятия… вот и наворотила делов. А теперь ведь отвечать придётся!
– Да что я такого наворотила-то? – с горьким укором спросила Марья Глебовна. – Что дитё больное на ноги подняла? Это разве грех? Четыре годика Митюшке, ему жить да жить, а лихорадкой скрутило. Авдотья, дурища, не уследила, выскользнул на двор, по сугробам скакать удумал. Ну и слёг, а потом и горло у него обметало… Ну и скрутило меня от жалости… свой же был такой, помер уже двадцатый год как… если бы мне тогда знать… а тут вот сама не своя стала, глянула на тень свою, и вот прямо потянуло меня к ней, и шагнула я неведомо куда…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});