Анджей Сапковский - Кровь эльфов

Безошибочно учуяв соответствующий момент, трубадур подмигнул ученику, тот отложил лютню и поднял с земли шкатулочку, служившую для сбора более существенных выражений признательности. Поколебавшись, он повел глазами по толпе, потом отложил шкатулку и поднял стоявшее рядом средних размеров ведерко. Маэстро Лютик ласковой ухмылкой одобрил сообразительность паренька.

— Маэстро! — воскликнула дородная женщина, сидевшая на загруженном изделиями из ивовых прутьев возу с надписью «ВЭРА ЛЁВЕНХАУПТ И СЫНОВЬЯ». Впрочем, сыновей не было видно, похоже, они занимались тем, что активно транжирили нажитое мамашей состояние. — Маэстро Лютик, ну как же ж так? Вы оставляете нас в неведении! Ведь же ж не конец баллады? Пропойте-ка, что было дале-то?

— Песни и баллады, — поклонился артист, — никогда не оканчиваются, милсдарыня, ибо поэзия вечна и бессмертна, ей неведомы ни начала, ни концы…

— Но что было дале-то? — не сдавалась торговка, щедро и звонко сыпанув монеты в ведерко, подставленное учеником. — Скажите хотя б, ежели нет охоты петь. В ваших песнях вовсе не было имен, но мы же ж знаем, что воспеваемый вами ведьмак — не кто иной, как известный всем Геральт из Ривии, а чародейка, которая распалила в его грудях любовный, как вы поете, жар, это не менее известная Йеннифэр. Что же до Неожиданного Дитяти, обещанного и предназначенного ведьмаку, так это же ж Цирилла, несчастная княжна из разрушенной напастниками Цинтры. Разве ж нет?

Лютик гордо и таинственно улыбнулся.

— Я пою о проблемах универсальных, благородная благодетельница. Об эмоциях, кои могут быть уделом любого и каждого. Не о конкретных лицах.

— Как же! — крикнул кто-то из толпы. — Всем ведомо, что в песенках говорилось о ведьмаке Геральте!

— Да, да! — хором пискнули доченьки комеса Вилиберта, отжимая мокрые от слез шарфики. — Спойте еще, маэстро Лютик! Как там было дальше? Встретились ли наконец ведьмак и чародейка Йеннифэр? И любили ли друг друга? А были ли счастливы? Мы желаем знать! Маэстро, ну маэстро же!

— Эй, вы там! — гортанно крикнул вожак группы краснолюдов, тряся могучей, до пояса, рыжей бородой. — Дерьмо это, все ваши княженки, чародейки, предназначения, любовь и прочие бабские бредни! Потому как все это, с вашего, господин поэт, позволения, враки, то бишь поэтский вымысел для того, чтобы поскладней было слезу выжимать. А вот военные дела, навроде резни и грабежа в Цинтре аль битвы под Марнадалем и Содденом, энти вы нам знаменито пропели, Лютик! Да, не жаль серебришком тряхнуть за такую песню, сердце воина порадовавшую! И видать было, что не привираете ничуть, это говорю я, Шелдон Скаггс, а я лжу от правды отличить умею, потому как я под Содденом был и супротив напастников нильфгаардских стоял там с топором в руке…

— Я, Донимир из Тройи, — крикнул тощий рыцарь с тремя львами на кафтане, — был в обеих битвах за Содден, да что-то вас там не видел, господин краснолюд!

— Потому как не иначе обозы стерегли! — ответил Шелдон Скаггс. — А я стоял на первой линии, там, где горячше всего было!

— Думай, о чем говоришь, бородач! — пошел пурпурными пятнами Донимир из Тройи, подтягивая отягощенный мечом рыцарский пояс. — И с кем!

— Сам-то думай! — Краснолюд хватил рукой по заткнутому за пояс топору, повернулся к своим дружкам и ощерился. — Видали его? Рыцарь поиметый! А еще герб нацепил! Три льва на щите! Два пердят, а третий вонь пускает!

— Мир! Мир! — Седовласый друид в белом одеянии властным голосом упредил готовую было вспыхнуть ссору. — Не дело, милсдари. Не дело. Только не здесь, не под кроной Блеобхериса, дуба, пережившего все споры и свары этого мира! И не в присутствии поэта Лютика, баллады коего должны учить нас любви, а не пререканиям!

— Верно! — поддержал друида невысокий полный монах с блестевшим от пота лицом. — Смотрите, а глаза не видят, слушаете, а уши ваши глухи. Любови божеской нету в вас, ибо вы — аки бочки порожние…

— Коли уж о бочках речь, — запищал длинноносый гном с воза, украшенного надписью «СКОБЯНЫЕ ИЗДЕЛИЯ. ИЗГОТОВЛЕНИЕ И СБЫТ», — то выкатите еще одну, господа цеховые! У поэта Лютика, надо думать, в горле першит, да и нам супротив возбуждения не худо б!

— Воистину аки бочки порожние, говорю вам! — заглушил гнома монах, не давая сбить себя с панталыку и прервать проповедь. — Ничего-то вы из Лютиковых баллад не уразумели, ничему не научились. Не поняли, что баллады сии о судьбах человечьих вещали, о том, что мы всего лишь игрушки в руках богов, а края наши — поля игрищ богов. Баллады о Предназначении говорили, о предназначении всех нас, а легенда о ведьмаке Геральте и княжне Цирилле, хоть и нарисованная на фоне недавней войны, всего лишь метафора, творение вымысла поэтического, коий тому должон был служить, дабы мы…

— Болтаешь, святой муж! — крикнула с высоты своего воза Вэра Лёвенхаупт. — Какая такая легенда? Какое еще творение вымысла? Уж кто-кто, а я Геральта из Ривии знаю, видела что ни на есть своими собственными глазами в Вызиме, где он дочку короля Фольтеста расколдовал. А потом и еще встречала на Купецком Тракте, где он по просьбе Гильдии забил свирепого грифа, что на караваны нападал, и тем своим деянием многим жизнь охранил. Нет, не легенда это и не сказки. Правду, истинную правду пропел нам здесь маэстро Лютик.

— Подтверждаю, — проговорила стройная воительница с гладко зачесанными назад и заплетенными в толстую косу волосами. — Я, Райла из Лирии, также знаю Геральта Белого Волка, известного истребителя чудовищ. Видала я также не раз и не два чародейку Йеннифэр, бываючи в Аэдирне, в городе Венгерберге, где у нее жилье. Однако, что эти двое любят друг друга, не знала.

— Но это обязано быть правдой, — заметила вдруг мелодичным голосом прекрасная эльфка в горностаевом токе. — Столь прелестная баллада о любви не могла быть неправдой.

— Не могла! — поддержали эльфку дочери комеса Вилиберта и как по команде промокнули глаза шарфиками. — Ни в коем случае не могла!

— Милсдарь волшебник! — обратилась к Радклиффу Вэра Лёвенхаупт. — Любили они или нет? Вы-то уж наверняка знаете, как было в натуре у ведьмака с этой Йеннифэр. Приоткройте нам тайну!

— Если песнь утверждает, что любили, — улыбнулся чародей, — значит, так оно и было, и любовь эта проживет столетия. Такова сила поэзии.

— Говорят, — неожиданно вступил комес Вилиберт, — Йеннифэр из Венгерберга погибла на Содденском Холме. Там сложили головы несколько чародеек…

— Неправда ваша, — сказал Донимир из Тройи. — Нету на стеле ее имени. Это мои края, я не раз бывал на Холме и читал выбитые на памятнике имена. Три чародейки там погибли: Трисс Меригольд, Литта Нейд по прозвищу Коралл… Хм… Имя третьей запамятовал…