Игорь Ковальчук - Рыцарь-маг

Крестьяне обрабатывали землю чуть ли не круглый год, пасли скот, собирали виноград и фрукты, делали отличные вина, давили оливковое масло. Даже зимой земля готова была давать урожай. Остров был богат, красив и знаменит, там останавливались купцы, и не один город богател от торговли Запада с Востоком, Севера с Югом. Прежде Кипр принадлежал Византийской империи и приносил ей немалый доход. Но потом здесь поселился внучатый племянник императора Мануила Исаак, гордившийся тем, что имеет право называть себя Комнином, как сам базилевс. Наверное, это и придавало ему смелости, когда он отдавал приказы завернуть транспорт с данью, предназначенной Мануилу, и наблюдал за тем, как чиновников-византийцев развешивают на столетних дубах.

Местным жителям такие порядки понравились. Оно и понятно: нет для крестьянина наслаждения большего, чем посмотреть, как корчится в агонии представитель власти, которого он больше всего ненавидит, — сборщик податей. Крестьянин наивен, он не думает о том, что смерть одного сборщика вовсе не означает, что налоги собирать больше не будут. Наоборот, на место одного мытаря непременно придет другой и еще злее будет выколачивать деньги, используя свою власть, такую недолгую, такую шаткую.

Восстание было поднято, и император, сумевший отправить против обнаглевшего родственника только семьдесят кораблей с воинами, потерпел поражение. Для Византии наставали тяжелые времена, когда золото, которым владели базилевсы, уже ничего не решало. Земля горела под ногами государей в расшитых золотом и драгоценными камнями одеждах, их божественное происхождение не могло дать им даже уверенности в завтрашнем дне. И не нужен был русский воевода Олег или князь Владимир, чтоб заставить задрожать высокие каменные стены Константинополя — хватало родичей правителя.

Отделился от государства один остров, откололась от единого патриархата Церковь: должно быть, кипрскому епископу лестно было возложить на себя митру патриарха, а потом в благодарность провозгласить Исаака Комнина императором Кипра. Наверное, это возвышало его в собственных глазах, хотя абсурдность ситуации была очевидна всем. Какой император? Какой патриарх? Все равно что на островке посреди дельты реки, где поместится лишь один человек, где приживется только маленький кустик тамариска, учреждать епископат.

Но — законно или нет — новоявленный государь Комнин правил на Кипре шестой год. Он был не хуже всех других государей, злоупотреблял властью не больше остальных, подати не уменьшились, даже немного увеличились — на содержание войска, на постройку укреплений. Но одно дело — роптать на базилевса (где он там — не видать), а другое — на императора, который рядом. Боязно. Государь Исаак был строг и суров, на деревьях развешивал без колебаний, так что проще было молчать и платить.

Больше всего новоявленный «священный император Кипра» не терпел франков. Его можно было понять. Он был еще ребенком, когда рыцари разграбили окрестности Константинополя, в очередной раз доказывая, что все возвышенные призывы к освобождению христианской святыни — ничто. Не зря местные крестьяне, даже те, кто аккуратно ходил к мессе, изумлялись и не понимали, зачем нужно от кого-то освобождать Гроб Господень. «Господу, наверное, все равно, — говорили они. — Ведь Он там даже не лежит». Конечно, хорошо было бы, если б паломники имели возможность поклониться святыне, но, во-первых, дельному работнику некогда тащиться куда-то на край света молиться над камнями, а во-вторых, можно подумать, до Иерусалима, находящегося под властью франкского короля, так легко добраться. Там плати, здесь плати — никаких денег не хватит на подати и налоги.

А вот если вспомнить, с каким жаром французские, германские и английские рыцари грабили всех, кто попадался на их пути, становилось понятно, зачем кому-то понадобилась пещера, заваленная грудой камней, некогда скрывшей бездыханное тело самого великого проповедника в истории человечества. Не стоило забывать и о торговых путях, проходящих через Палестину, о богатейших торговых городах побережья, о шелке, пряностях и золоте, о жемчуге и слоновой кости и, разумеется, об изобильных землях, с которых можно было собрать не один и не два, а три-четыре богатых урожая пшеницы.

Исаак Комнин не желал отдавать ни пяди своей земли.

Корабли франков одним своим видом внушали ему тревогу. Он уверял себя, что рыцари, несущие крест на своих плащах, конечно же, захотят укрепиться на Кипре, создать здесь одну-две перевалочные базы, а потом расползутся, как жирное пятно по ткани, и их, словно мышей, будет уже не вывести. Значит, нельзя позволять им даже приближаться к острову. Первые шаги в этом направлении уже сделаны. Самое главное — большие поборы; как известно, то, что обложено деньгами, убывает. Император назначил очень высокие налоги на те товары, которые купцы везли с запада на восток, для своих соотечественников, одновременно создавая для франков трудности и пополняя свой карман.

В последнее время он склонялся к мысли, что даже огромные налоги — далеко не все. Известно всем: дай только франкам зацепиться где-нибудь одним пальцем — через десяток лет тебе самому уже негде будет поставить ногу. Раздраженный, император подписал указ, и теперь любому кораблю рыцарей, несущих в Палестину крест, было запрещено входить в какой-либо из кипрских портов. На деле, конечно, купцы все равно заходили в гавани, запасались там пресной водой и провизией, но теперь большие деньги текли уже не в казну, а в карманы чиновников или рыбачьих старшин. Их наказывали, но правитель, издающий дурацкий закон, не в состоянии убить в людях желание жить, и жить хорошо.

После бури, как водится, утро разлило по побережью безупречное сияние дочиста умытого солнца и ясно-синего неба. И император, утром побаловавший себя молодым местным вином и отлично приготовленной рыбой, находился в прекрасном расположении духа до тех пор, пока ему не сообщили о том, что в прибрежных водах Лимассола бросила якорь большая галера, прежде нарядная, теперь же изрядно потрепанная и требующая ремонта, и под очень знакомым, мокрым, похожим на тряпку флагом. На своего секретаря, Василия Калигита, природного византийца, служившего ему еще тогда, когда оба они были безвестными и малозначительными свитскими константинопольского базилевса, он взглянул с недовольством и недоверием. Секретарь, облаченный в длинный, метущий землю византийский плащ с золотой каймой, держался сдержанно, почтительно и молчаливо, как настоящий императорский придворный.

— Что на флаге? — нахмурившись, спросил Исаак Комнин. — Лилии? Или орел?

— Львы, ваше императорское величество, — почтительно ответил секретарь.