Кир Булычев - Золушка на рынке (Золушка)

Даша закручинилась.

Она понимала, что пропасть между ее изящной и изысканной натурой и грубостью Вадима еще более расширилась и углубилась.

А вокруг никто и не замечал ее печали.

– Соловьиные язычки, соловьиные язычки, – повторял Дима-Помидор, который так и не изменился за десять лет. – Я себя чувствую императором Тиберием. Но боюсь, что меня растерзают экологи!

– Не волнуйся, Димка, – сказала Даша. – Экологи тебя не тронут. Неужели ты думаешь, что в нашем почти сбалансированном, почти счастливом мире кто-то поднимет руку на соловья! О нет!

– А жаль, – сказал Дима-Помидор, которого порой посещали странные прозрения. – Потому что они столь же нереальны, как и весь наш мир. Мы с тобой придуманы, мы придуманы кем-то очень несчастливым, как сладкий сон. Страшно проснуться…

– Не знаю, а мне кажется, что я прожила в нашем выдуманном мире большую часть своих тридцати лет.

– Большую часть! – воскликнул Дима-Помидор. – Но не лучшую.

Даша не успела ответить Диме, так как к ней подошел один из гвардейцев.

– Госпожа, вас немедленно требуют в кабинет.

– Кто требует?

– Некто, кто знает ваш секретный код.

– Он мог бы вызвать меня напрямую.

Гвардеец пожал могучими ватерполиста (именно из ватерполистов набиралась гвардия президента) и произнес:

– Кто их всех знает…

Неприятное предчувствие кольнуло Дашу в самое сердце. Что случилось?

Стоя вокруг овального белого стола, друзья подняли бокалы с шампанским за здоровье Даши, Дарьи, Дарьюшки, их любимой подружки и добрейшего президента славной Московии.

Неужели пора? Неужели так быстро пронеслось время? О нет, как мне не хочется, именно сегодня! Где ты, профессор Тампедуа? Пожалей меня, дай насладиться весельем! Я не хо-чу!

Сколько-то минут у нее осталось.

Даша быстро прошла к себе в кабинет.

Там было полутемно.

– Кто вызывал меня? – спросила она.

– Это я, – прозвучал знакомый хриплый голос.

– Вадим? Как тебя пропустили гвардейцы?

– Я помню секретный пароль.

– Давно следовало бы переменить его.

– Ты не хотела, чтобы я приходил?

– Я всего-навсего слабая женщина, – сказала Даша.

– А я оказавшийся слабым мужчина. Я хочу тебя, я стражду тебя!

Дарья подошла поближе к отвергнутому возлюбленному.

Лицо Вадима было обезображено марсианским ожогом, глубокие шрамы пересекали щеки, делая его почти неузнаваемым.

Он протянул к ней в мольбе широкие, огрубевшие от канатов и ледоруба ладони.

Лишь глаза Вадима оставались прежними – голубыми, небесными, безоблачными.

– Неужели ничего в твоем сердце не шелохнулось?

– Я не могу сказать… – но сами ноги уже несли Дашу. Она приближалась, желая и не желая того, что должно произойти.

В мозгу зазвенел звонок.

Она не могла, не смела сопротивляться ему.

– Прости, Вадик, – сказала Даша изменившимся голосом. – Прости, я тебе все объясню…

Как Золушка, убегающая с бала, Даша метнулась к внутренней двери, ведущей из кабинета в транстемпоральный отсек.

– Что с тобой? – кричал ей вслед принц.

– Я не могу тебе сказать! – отозвалась на бегу Золушка. – Фея сердится на меня.

Транстемпоральный отсек был безлик, неуютен и официален, как приемная дантиста. Как ни украшай ее искусственными цветами, легче не станет.

Золушка кинулась к карете, пока она не стала тыквой.

Вот он, прикрепленный к стене над кушеткой, плоский серый металлический квадрат.

Надо только приложить к нему ладонь.

Золушка кинула взгляд на часы, тикающие над темпоральным квадратом.

Время! Часы бьют полночь!

И со вздохом Золушка приложила ладонь к квадрату.

Беззвучно в беззвучии отсека загорелись, перемигиваясь, миниатюрные огоньки.

И все пропало…

2

Занавеска была рваной. Когда у тебя хорошее настроение, это даже интересно – можно подсматривать за тем, что там делает тетя Шура.

Тетя Шура – неудавшаяся актриса, может, даже гений. Она играет всегда – и когда одна, и когда в компании. Ее актерские способности выродились в умение разнообразно и щедро врать. На публике она делает вид, что не врет, иначе как поверят! Зато дома, одна, она выступает как Комиссаржевская.

Вот и сейчас она подошла к зеркалу, с недопитой бутылкой, но не пьет сразу – видно, только что поднялась, еще не подперло, она держит бутылку в руке и говорит ей:

– Бедный Йорик.

Это что-то знакомое. Дарья смотрела в кино, старый фильм, там Смоктуновский играл. Тоже держал черепушку. А потом его самого отравили.

– Хватит кривляться! – Дашу вдруг одолела злость. Ничего не поделаешь – с такой жизнью нервов не осталось.

Даша со злостью отдернула занавеску, та оторвалась от проволоки с таким треском, что кого хочешь испугаешь.

Тетя Шура тоже испугалась. Она ведь глупая.

Тетя Шура завопила и запустила бутылкой в Дашу.

Даша не ожидала, что свекровь сможет расстаться с такой драгоценностью. Видно, в роль вошла.

Поэтому Даша и не отклонилась толком. Бутылка долбанула ей по скуле – синяк будет! – бабахнулась о стенку, и во все стороны полетели осколки. Стеклом Даше поранило руку, которой она хотела закрыться. Кошмар какой-то. Лучше бы и не просыпаться.

– Я тебя убью, – сказала она тете Шуре. – Я тебя, гадюка, собственными руками придушу!

Ей казалось, что она говорит спокойно, но, наверное, завопила, потому что с некоторой оттяжкой в стену замолотил пенсионер Срунов – честное слово, такая фамилия. Он бегает по своей квартире и молотит в стенки – всем соседям надоел, скорей бы его в психушку забрали. Даша ему говорила – будет себя так вести, напустят на него братву, они его в психушку, а квартиру на продажу! Да разве он поймет?

Тетя Шура села на диван и принялась рыдать. Что ее жизнь проклятая, что ей плохо, никто ее не любит и не уважает, и последнюю водку Дашка вылила. Как будто эта водка с Дашиной кровью не смешалась. Конечно, тетю Шуру можно пожалеть. Сын сидит, муж под электричкой пострадал, в доме инвалидов мается, даже внуков бог не послал. И сама артритом измучена. Все ясно, но зачем бутылками умышленно бросаться. Ведь ее счастье, что Даша ей попалась мирная, тихая, все говорят. Другая бы давно выгнала.

Тетя Шура рыдала, от страха или стыда, а может, жалела бутылку. Срунов все еще постукивал в стенку, ждал ответных действий.

Даша пошла в ванную, помылась, потом наложила пластырь на скулу. Надо бы еще и второй – на плечо, но пластыри кончились.

Посмотрела на себя в зеркало – краше в гроб кладут.

Долго причесывалась. И думала, возьмет ее на работу Ахмед или не возьмет. Ахмед человек немолодой, у него семья, может, приставать не станет.

«Ну почему я такая невезучая!» – внутренне закричала Даша. Ведь все было хорошо, жила в Ашхабаде, мать была, отец – бухгалтер. Девчонкой попалась на перестройку. Там, в Туркмении, осталась мать, отца уволили, он от инфаркта умер, а мать живет как-то с сестрой. Не пишет. На марках экономит. А Даша как окончила школу, познакомилась с лейтенантом Костей. Славный парень, танкист, загорелый до черноты, за ним многие увивались – часть стояла под Ашхабадом, как раз за школой. Вышла замуж, поехали потом с его частью на Север, в Кандалакшу. Кому нужны танки в Кандалакше? Кому-то нужны.