Александр Авраменко - Красно Солнышко

- Бегом, вперёд!

Слаженные из толстых дубовых плах, окованные пластинами меди ворота Слободы широко распахнулись, и гурьба рванулась из них по следу одинокого всадника, проложившего им тропу по нетронутому никем снежному покрову. Путь был неблизкий: от Чёрной речки до Совиного Урочища семь вёрст. Да от Урочища до Сувалок – ещё столько же на круг. Ну и последний отрезок пути – девять, если по прямой, через болото. А коли топь лесную обходить – так и все пятнадцать. Посему силы стоило экономить. Здесь не время важно, а дойти. Не свалиться замертво посередине дороги, потому что придётся друзьям-товарищам тащить упавшего на себе. Да и ноги беречь тоже нужно – поскользнёшься на обрывистом берегу, подвернёшь ступню – опять же твои друзья тебя понесут, ибо есть у славян одно, но самое важное правило: сам погибай, а товарища – выручай. Славы своих не бросают. Ни в беде, ни в радости. Потому и жив народ славянский до сих пор, что один за всех, а все – за одного. Коли беда в один род приходит – все племена на помощь встают…

Вот и Сувалки. Половину пути, почитай, отмахали… Слав, выскочив на взгорок, оглянулся, скривился, словно от боли – отроки растянулись чуть ли не на версту. Первые уже торили тропу по краю болота, поскольку путь был проложен вокруг не замерзающих даже в самые лютые морозы бездонных пучин, а последние бегуны едва только показывались из-под крон вековых елей. Плохо дело. Плохо… Спина ноет, ибо груз ему дали полуторный против прежнего. Пот заливает лицо, рубашка, поверх которой накинута волчья шкура мехом внутрь, уже мокрая. Если станет бежать медленней, то мокрая одёжа быстро вытянет тепло из разгорячённого тела. Застудит отрок мышцы, и всё. Считай, сорвал силу. Не вырастет из него крепкого воина. Но и своих бросать нельзя… Никак нельзя! Помедлив чуток, всё же решился – сбросил с плеч свою котомку, вихрем слетел с горушки, пропахал целину, словно тур могучий, достиг последнего:

- Что, Олуш, совсем тяжко?

Тот ничего не ответил, запалённо дыша, замер на месте, потом нагнулся, зачерпнул ладонью снег, и – Слав не поверил своим глазам: отрок, бывший на два года младше его, жадно ухватил белую порошу ртом…

Хлёсткий удар заставил вытряхнуть снежинки из руки:

- Совсем с ума сошёл?! Ну, я с тобой ещё поговорю вечером! Бегом!

- Н-не могу…

- Можешь. Понял? Можешь! Сдохни, но шевели копытами! Сам себе хуже делал, и другие нонеча из-за тебя должны страдать? Моли всех Богов, чтобы я промолчал, Олуш! Беги! Умирай, но беги!..

…Они взобрались на вершину горы, где в снегу стыла котомка Слава, и тот, не останавливаясь, забросил лямки мешка на плечи, толкая впереди себя неразумного. Сколько было говорено – нельзя разгорячённому воину пить на бегу! Самое большее – прополоскать водой рот, да выплюнуть, как бы сильно не хотелось утолить жажду. Тем паче – снег! Растаять он, разумеется, растает во рту. Только ледяная вода, попав в разгорячённое нутро, всю силу отнимет, если не случится и чего хуже… Потому то Олуш и помирает на ходу, что снег горстями глотает, разбрасывает силу последнюю свою, и тормозит прочих отроков. Поскольку будут они ждать последнего у ворот Слободы, ибо только все вместе могут войти на подворье. А не будет кого – побегут обратно по следу, искать отставшего. А ведь Олуш уже позади всех почти на двести саженей…

…Вымахнули на очередную гору – далеко внизу расстилается бескрайнее поле. Прищурившись, Слав взглянул на Око Сварожье, Ярило Красное, прикинул – успевают до темноты. Конечно, сумерки уже падут, но до Слободы должны засветло  добраться… Бросил взгляд влево – Олуш держится рядом. Видно, открылось всё же второе дыхание, когда бросил дурью маяться, да снег глотать. Теперь и дышит ровнее, и грудь не ходит ходуном, как до этого, да и шевелится вроде легче. Может, и будет толк со временем. Улыбнулся про себя, ничем не выдавая наружу – и разница то в две весны всего, а насколько он уже больше знает, чем этот… Молодший…  Самому такие вот пробежки не в новинку и не в тягость. А Олуш в первый раз столь длинный путь одолевает… Ничего. Тоже привыкнет, втянется. А вот они глупость сотворили – поскольку среди них новик, нужно было сразу пригляд за парнишкой устроить. А теперь вот потеряли время. Ну, хоть догадались не пускать его тропу торить. Кстати, его очередь три версты первым бежать. Участил бег, прорываясь вперёд. Его послушно пропускали – все счёт ведут, все знают, что время Слава наступило. В науке воинской ведь что? Не обязательно первым быть. Главное – всем вместе. Один за всех, все за одного. Славяне своих не бросают… Вымахнул вперёд, нагоняя бегущего первым Храбра, кинул руку ему на плечо, выдохнул:

- Меняемся! Гляди за Олушем!

- Понял, брат!

Друг сбавил темп, оттягиваясь назад и пропуская вперёд остальных. Олуш - молодший среди них. Сообразил, что приглядеть за ним обязательно нужно… Левой, правой. Левой. Правой. Ритм подходящий. Снег, правда, рыхлый, но терпимо. И пот перестал лить в глаза. Словно обрезало… Зорко посматривая вперёд, выглядывая коварные ловушки, взметая комья снега за собой… Выскочил на торный путь, бежать куда как легче! Осталось то всего две версты, и Слобода! Промчался саженей триста, оглянулся – все здесь. Все двенадцать отроков. Последними бегут Храбр и Олуш. Нормально… Замер перед покрытыми льдом плахами ворот, отдуваясь. Ан, не в пример легче ему дался этот пробег! В прошлые то разы, едва не валился с ног, оказавшись перед вратами. А сейчас – ничего. И грудь уже успокаивается, и хрипа со свистом внутри нет. Мог бы и ещё десяток вёрст пробежать, хоть и вес у него больше ныне за спиной…

- Все?

- Все!

Отозвался нестройный хор голосов. Уловил чутким ухом и глас новика. Кивнул одобрительно, степенно подошёл к воротам, взял колотушку, стукнул в било. Негромко. Лишь бы знак подать. Скрипнули едва слышно петли, разошлись створки. Вот и Слобода. На пороге воинской избы стоит дядька Святовид, усмехается одобрительно в висячие длинные усы:

- Храбр, Слав. Как помоетесь – зайдите ко мне.

- Да, дядько!

А глаза уже видят вкусно хрустящих овсом трёх незнакомых коней у коновязи под высоким навесом. Гости? Не дело проявлять излишнее любопытство. Сейчас в жарко натопленную баню, смыть с себя пот и шлак, что выступили на коже после такого испытания. Простирнуть быстро едким щелоком насквозь мокрые порты и рубаху, поменять на чистое. Потом – ужин. Поскольку обед отроки пробегали по лесам и буеракам. И уж потом тогда лишь к дядьке, в его избу, где старые вои-воспитатели живут…

…Постучали в дощатые двери. Дождались разрешения, вошли в жарко натопленную избу, обстучав в сенях поршни от снега, поклонились в пояс, выказывая уважение старшим и гостям. Выпрямились, жадно рассматривая гостей… Трое, как и ожидалось. Два – воины в расцвете лет. Третий – младше их. Ему годов двадцать на вид. Одеты – добротно. Белёного льна толстые штаны, такие же рубахи. По вороту у каждого – родовые узоры. Да… Незнакомые почему-то. Вовсе незнамые. Хотя видно, что дядька Святовид почёт и уважение гостям оказывает нешуточное: стол ломится от яств, на Божьей Ладони даже туес немалый стоялого мёда. Однако…