Олег Дивов - Храбр

Илья, напротив, глядел беззаботно. Напарившийся в бане, дочиста отмытый, сытый и чуть-чуть пьяный, с подстриженной и расчесанной бородой, он ехал как на праздник. На плечах его красовался алый зимний плащ с меховой оторочкой, длинные темные волосы стягивала золотая повязка. Поперек седла лежал боевой топор, отделанный серебром.

Добрыня все загибал пальцы и с каждым пересчетом грустнел. Он выглядел моложе своих пятидесяти лет. Жизнь не наложила на его лицо той меты, которой припечатывает обычно пробившихся к власти коварством и убийством. Добрыня пребывал отнюдь не в мире с человечеством, но зато в мире с собой. Он никого и ничего не боялся. И он все еще был очень красив.

Илья, напротив, был страшен. Не столько уродлив, сколько именно страшен. Звероватость его облика переходила грань, за которой уже не виден мужчина-хищник, так привлекающий женщин, а начинается просто зверь. Крупная голова Ильи была утоплена в непомерно широкие плечи, могучие руки казались несуразно длинны, толстые крепкие ноги – быку впору. А сколько кожи пошло на его сапоги и перчатки, боязно было подумать.

Легкая улыбка, с которой он сейчас озирался по сторонам, пугала. Так мог бы скалиться матерый волчище, надвигаясь на человека. И выражение лица, и клыки были у Ильи как раз.

Он вдруг о чем-то спросил Добрыню.

– А? – отозвался тот, продолжая считать на пальцах.

– Где Дрочило?

– Ушел дрочить, – сказал Добрыня.

Илья раздраженно шмыгнул носом.

– Из младшей дружины многие ушли, – сказал Добрыня.

Подумал и добавил:

– И многие уйдут.

– Дрочило мне пригодился бы. На это дело. Он сильный.

– Сильных много, – отрезал Добрыня. – Только храбров мало среди них.

Илья снова шмыгнул носом и вдруг стремительным ударом топора срубил с крыши здоровенную сосульку. Поймал ее и принялся сосать.

– Оттепель была? – невнятно полюбопытствовал он. – А я и не заметил. Проспал.

– Два, от силы три дня. Потом снова прихватило, теперь в полях толстый наст. Снег осел, но сверху корка чуть не в палец. Такая, что кони режут ноги. Учти.

Илья отбросил сосульку.

– Мне тут на ум пришло…

– Да ну?!

– Волхв из Девятидубья говорил, что Перун очень злопамятный бог, – сообщил Илья, не замечая насмешки.

Добрыня тяжело вздохнул и широко, напоказ, перекрестился.

За его спиной перекрестились охранники. Позади, на санях, Микола спрятал в варежку улыбку.

– Я так просто, – объяснил Илья и тоже перекрестился.

– Христос милостив, – сказал Добрыня. – Он не оставит нас в беде.

Теперь перекрестились все.

– Меду бы, – сказал Илья.

Киевская старшая дружина, вернее, та ее часть, что еще могла и хотела драться, летом стояла лагерем на берегу Днепра, а зимой перебиралась в город. Лагерь называли «заставой», видно, в память о тех временах, когда старшие дружинники были младшими и сиживали на настоящих заставах. Кто-то сказал – и пошло: застава. И просторный городской дом, служивший дружине местом сбора, тоже именовали так.

Городская застава появилась не случайно. Во время оно старшая дружина решала свои дела в княжем тереме. Сборища заканчивались пирушками, и всем было очень весело, особенно князю. Но с годами князь посерьезнел. Былого пьяницу и жизнелюба, державшего без числа наложниц и гулявшего месяцами, стали все более увлекать хозяйственные вопросы. Дружина, которая тоже заматерела и топорами уже махала редко, а в основном отдавала указания, сначала обрадовалась. Но вскоре загрустила. Князь оказался слишком дотошен. Ему хотелось разъяснить до последней косточки самый незначительный предмет. Из-за княжьей въедливости случалась ругань по мелочам, а замирившись, бояре привычно упивались до сваливания под лавки. Выходило как-то глупо и не по-государственному, хотя все очень старались.

Наконец сообразили поделить вопросы на достойные внимания князя и несложные, повседневные. Для обсуждения последних выгоняли младшую дружину из детинца – пускай гуляет, ей полезно – и садились толковать там. Но это выглядело не слишком уважительно к младшим, и сам детинец располагался близковато к княжему терему, и вообще, стоял в нем чересчур отчетливый воинский дух.

Бояре, покряхтев да посетовав, скинулись по-братски – и на месте небогатого постоялого двора возникла «городская застава». Полезная и удобная во многих отношениях затея. Оставалось это объяснить самому князю. Тот покричал немного, потопал ногами, а когда остыл, сказал – ладно, теперь я хотя бы знаю, куда за вами посылать, если война или поговорить надо.

Строго говоря, дружина никогда не собиралась на заставе целиком. Половина храбров пропадала в разъездах по княжим владениям, многие отправлялись на дальние рубежи, а то и за них. Безвылазно сидели в городе лишь те, кто отвечал за его охрану и созыв киевского ополчения. У прочих витязей была одна постоянная задача: чтобы в закрепленных за ними городках и селениях не шалили и исправно платили дань. А вот задач внезапных, неожиданных, случалось множество. Только уезжая на полюдье, храбр знал, где он будет завтра. С заставы его могли сорвать в любой миг и послать туда, не знаю, куда. Обычно – навстречу опасности.

Вчера, например, на заставе устроили «прощальную» дружинникам, сопровождающим епископа Леонтия в Ростов. Этот епископ был уже второй – преподобного Федора ростовчане из города вышибли, спасибо не зашибли. Подвыпившие храбры грозились смутьянов «примучить». Правда, многоопытный Самсон Колыбанович сказал, что можно без кровопролития: просто надо по дороге свернуть к капищу и принести жертвы старым богам, чтобы не дурили народ. На Самсона поглядели косо, но совет взяли в память. Вдруг прав бывалый. Перед крещением Киева никто с идолами не договаривался, сковырнули – и в реку, а потом киевлян в эту реку пришлось загонять, кого намеками, а кого и пинками.

Сегодня на заставе собралось храбров дюжины две. Ждали воеводу. Когда на улице раздался знакомый шум спешивающейся конницы, сели за столы. Отворилась дверь, храбры встали.

Вместо Добрыни в залу вошел Илья.

Раздался дружный хохот.

– По здорову ли, братья?! – рявкнул Илья.

«Братья» ответили, что очень даже по здорову, и снова уселись.

Самсон Колыбанович оглядел Илью, празднично разодетого с ног до головы, и спросил:

– Ты собрался на альтинг в Тингвеллир?

– Я всегда так хожу, – ответил Илья.

И положил топор на стол.

– Глядите, какой vikingr, – сказал Колыбанович. – Только воды боится, а так прямо как настоящий.

– Это кто воды боится?! – возмутился Илья.

– А почему ты ее тогда не пьешь?

«Братья» зашлись от смеха и принялись в восторге колотить по столам кулаками. Илья угодил к князю в поруб по пьяному делу, а ведь говорили ему, что пора с меда перейти на холодную водичку.