Путь гладиаторов (СИ) - Ольга Ружникова
И келья, и дверь — безлики, как все их товарки в этом склепе. А послушница Эйда Таррент — очень юная, очень хорошенькая и очень печальная.
Впрочем, нет. Насчет крайней юности — преувеличение. Ровесница Леона, просто выглядит младше…
Золотистые локоны трогательно выбиваются из-под мрачного глухого убора. Грустные серые глаза, правильные черты, нежное личико…
Кукла. Хорошо воспитанная кукла. Обычная «послушная дочь». В будущем — «хорошая жена и мать». Тихая, кроткая, в меру романтичная…
С такой застрелишься со скуки! Через пару месяцев.
И на этой пресной курице собирались женить Джерри? Да ей в монастыре самое место!
— Сударыня. — Эдингем всю сознательную жизнь избегал именно таких девиц. И теперь плохо представляет, как вести себя с теми, кто чуть что — в слезы. Наверное — как угодно. Всё равно разревутся. — Сударыня, у меня приказ вашего брата. Вы должны отправиться со мной в Лютену.
— Зачем? — тихим невыразительным голосом произнесла послушница. И вновь склонилась к пяльцам с вышиванием.
— Что⁈ — опешил Алан.
Курицы и послушные сестры вопросов не задают. Они повинуются.
— Зачем? — повторила девушка. Вновь поднимая на него серые глаза — большие и печальные. Действительно красивые. — Брату совсем не нужно мое присутствие в Лютене. А вы — не из его людей.
— Совершенно верно, сударыня. Тем не менее, у меня приказ доставить вас в столицу. И разрешение на это вашего брата, — поправился Эдингем. Решил взять сухой, официальный тон.
Люди обычно подчиняются такому. Особенно те, кого дрессируют с детства. Вроде Эйды Таррент.
— Вас прислал Регентский Совет. — В огромных серых глазах — не вопрос, а утверждение. Она отложила пяльцы и встала. — Я готова еще раз повторить мои слова.
Какие? Она что-то знает? Хорошо бы! Тогда Карлотта, может, и не понадобится…
— Ирия — невиновна. Я уверена, что нашего отца убила мачеха, Полина Кито. — И всё это Эйда Таррент произносит тем же тихим, кротким голосом! — Я готова повторить это перед кем угодно. Даже если меня тоже приговорят к смерти. Я готова, едем.
Она что, серьезно⁈ Эта курица, глупая овца, которую семнадцать лет приучали к покорности⁈
Алан чуть зло не рассмеялся. Прямо аллегория — жаль, он не художник! Прелестная мученица с кроткими глазами. И злодей, готовый вести ее на казнь! Злодей, конечно, он.
— Сударыня! — Эдингем с трудом, но взял себя в руки.
Самое разумное — соврать ей, спокойно довезти до Лютены. И сдать с рук на руки Ревинтеру.
Вот только о деле Эйде не известно ничего. Значит — придется вновь уламывать Карлотту. А змея-мамаша найдет по дороге способ сказать дочери правду. Эта для всего способ найдет!
Какие бездонные у сестры Леона Таррента глаза! Прямо в душу смотрят. И она — все-таки красива. Даже в этом ужасном балахоне послушницы.
Пожалуй, понятно, что в ней нашел Роджер…
— Сударыня, мне жаль вас разочаровывать. Но речь пойдет не о вашей сестре, а о вас и вашем будущем.
— Мое будущее? — серые глаза погасли. — Оно предопределено. Или Леон нашел мне жениха?
Таким тоном интересуются, что на завтрак — овсянка или отварная морковь? Когда не любят ни то, ни другое.
— У вас уже есть жених, сударыня. И вам это прекрасно известно. Он не отрекался от вас. Причина разрыва — отказ ваших родных. Но теперь, после смерти вашего батюшки…
Как же трудно врать, глядя в эти глаза! Даже если врешь не до конца…
В двух глубоких серых озерах — ни проблеска радости. Что же ей еще сказать? Что Роджер в квиринском плену помнит ее и любит? Всё равно она вряд ли увидит бывшего любовника вновь.
— Вам известно, почему мой отец отказал Роджеру Ревинтеру? — А Эдингем думал: еще тише и печальнее говорить невозможно.
— Мне известно даже, что больше года назад у вас, сударыня, родился ребенок. И его отец — Роджер Ревинтер, виконт Николс.
Вспышка радостного огня в двух серых омутах. Дрогнул уголок тонкого очерка губ. Затрепетали темные ресницы…
— Моя дочь — жива⁈ — В наполнившихся слезами глазах — безумная надежда. Сколько же боли и счастья сразу может поместиться в одном взгляде⁈ — Вы знаете, где она⁈ Говорите, не молчите!
Алан не знает. Но, возможно, знает Карлотта. И из нее необходимо это вытрясти. Потому как — не из матери же настоятельницы…
— Сударыня, именно это я и пытаюсь сделать. Найти вашу дочь. Я отвезу вас в семью жениха. Вы…
— Я смогу ее увидеть⁈
Юноша едва не отвел глаза:
— Да, сударыня, вы сможете ее увидеть. Сможете ее растить, заботиться. Вы же ее мать…
— Я еду с вами! — тихий решительный голосок не дрогнул.
Взглянуть в бездонные серые глаза Эдингем больше не посмел. Они полны непролившихся слез и невыразимо-отчаянной надежды. От нее одной зависит — жить ли дальше или не стоит.
Роджер — дурак, что не стал за Эйду драться! Есть в подлунном мире вещи и люди, за которых сражаться можно и нужно. Всегда и везде.
Джерри — дурак, а Алан — мерзавец. Потому что Эйда — игрушка двух беспринципных семей. А он везет ее к тому, для кого она — вещь. А ее жизнь — ненужная роскошь!
Станет ненужной — едва найдется внучка Бертольда Ревинтера.
Никто не даст тебе растить твоего ребенка, Эйда. Роджер — в Квирине. А монсеньор легко сбрасывает лишние фигуры с доски. Вряд ли ты доживешь даже до лета…
— Вы любили Роджера? — не удержался Эдингем.
Пусть в ее жизни было хоть что-то счастливое! Что-то, что она сможет вспомнить, когда ее придут убивать.
И тут же одернул себя за глупый вопрос. Конечно, любила. Если родила от Роджера дочь. Пожертвовала добрым именем…
— А разве вам забыли сказать? — грустно дрогнули губы. И искривились в усмешке. Враз сделавшей Эйду старше. — Я — военная добыча. Мой отец был вне закона…
Был, но… Есть же законы чести, рыцарский кодекс войны…
Фигура, сброшенная с доски… Когда Эдингем отдаст ее Ревинтеру — напьется! Страшно.
Но правила игры придумал не он. И не ему их менять.
— Я готова, сударь.
Он не успел увернуться от светлого лучистого взгляда.
— Сударыня… — Всё сейчас летит к змеям! — Сударыня, вы уверены⁈
— У вас приказ.
— Я не могу погубить вашу жизнь! — выпалил Алан. Отчетливо понимая, что сказал.
И что готов сейчас отдать. Дружбу, службу, да хоть самого короля вместе с его Регентским Советом!
И за что? Дурак!
— А зачем она мне? Губите, — грустно улыбнулась Эйда. — Если мне дадут хоть увидеть ее… Хоть знать, что она жива. Я же
