ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Евгения Ульяничева
Условный рефлекс. Собака Павлова, говорили Ивановы.
Почему люди так любили эти качели, жизнь-смерть, жизнь-смерть? Стоит ли вас защищать, подумал Лин невпопад. Стоите ли вы крови моих братьев?
— Где он, — повторил Оловянный.
Глыба сплюнул. Слюна повисла на щетине. Первый видел, как меняется его лицо — сомнения и здравый смысл таяли вешним снегом, обнажая костяк решимости.
— У Крокодила подружка на Хоме Гаптики. — Прохрипел, утираясь мокрой ладонью. — Его якорная стоянка. Вместе слам тырбанят… Если что, ищи его там. А теперь дай уже закурить, малец.
— Это смерть твоя, — без улыбки предупредил юноша, протягивая пачку.
Глыба лишь отмахнулся. Он знал это прекрасно.
Лин смотрел, как нетерпеливо человек убивает себя. Жадно затягивался, прикуривал одну от другой, мычал и стонал от наслаждения.
Когда сигарет осталось меньше половины, Глыба опять зашелся в кашле. Кровь пошла горлом, хлынула, точно из сорванного крана. Лин убрал руки в карманы, отошел подальше, огляделся. Никого не было рядом в это мутное предрассветье.
Лин закинул голову.
Дождь целовал его в глаза. Смывал черную краску.
Когда Оловянный вернулся к человеку, тот уже перестал дышать. Умер счастливым, ушел свободным — собакой под забором. Так лучше, наверное, лучше, подумал Лин смятенно. У свободы тысяча лиц, и далеко не все они прекрасны.
Лин подобрал «Черную Вдову», вытряхнул на ладонь сигарету. Щелкнул зажигалкой. Затянулся, раскашлялся, но мужественно вытянул почти половину.
С сожалением выбросил бычок. Ничего он не понимал. Гаер говорил, что нет ничего лучше плотского соития, Волоха твердил, что самое прекрасное — Лут, а вот Глыба жизнь отдал за пачку сигарет.
Вдохнул. Выдохнул. Как бы то ни было, дурман приглушил боль.
Глава 2
Серебрянку ошеломило.
Она не ведала этого чувства прежде и предположить не могла, что такое вообще возможно. Что такое случится — с ней. Крови было столько, столько… Она выплевывала ее так долго, как могла, а потом пришлось глотать.
Мальчик Первых утопил ее в человеческой крови.
Она постыдно отключилась, а из темноты вынырнула, как из подвальной воды. Дернулась, распрямляясь, ударилась лбом, уперлась в какой-то эластик локтями, коленями…
— Тише ты, — строго сказали ей и Серебрянка обмерла, тяжело дыша и постанывая от слабости и страха.
Пространство тьмы вокруг нее раскрылось, точно цветок и Серебрянка заморгала, ослепленная светом.
Сильные руки обхватили за бока, помогли встать. Серебрянка, часто хлопая слипшимися ресницами, огляделась кругом. Под ногами было мокро и мягко, кожу покалывало и холодило. Она стояла на круглой небольшой платформе, чуть выпуклой и будто губчатой. От платформы венком отходили узкие в основании листы. Они лежали, похожие на полупрозрачные сырые тряпки. Серебрянка видела, что их внутренняя розоватая поверхность покрыта темным животным ворсом. Не от него ли кололо кожу?
Женщина рядом была похожа на Серебрянку. Очень высокая, с голой грудью и чистой головой, с сильными руками и глазами, как у мальчика Первых.
— Ты корабелла, — выдохнула Серебрянка, когда вспомнила речь.
— Как и ты, — ответили ей.
Корабелла поднялась, распрямляясь во весь рост. Кожа ее была бронзовой, исхлестанной белыми шрамами. Сложный узор цвета пыльцы спускался от подбородка к самым щиколоткам. Серебрянка помнила, что рисунок каждой арфы корабеллы — уникален. Она еще не обзавелась собственным.
— Зови меня Талулла, — низким, плотным голосом сказала корабелла. — Как нам называть тебя, маленькая сестра?
— Серебрянка. Нам..? Здесь много таких?
— Пойдем со мной, Серебрянка.
Корабелла послушно сошла с платформы. Случайно задела пяткой лепесток, от чего по ворсу прошла легкая волна. Серебрянка испуганно поджала ногу. Пол был теплым, собранным из мягкого, янтарного камня. Старшая поманила за собой, и Серебрянка торопливо догнала ее.
Талулла повела рукой, отводя полотно входной двери, как занавеску. Серебрянка вышла за ней и замерла, разглядывая место, где оказалась. Они стояли на узком, в пару шагов, воротнике, изнутри окаймляющем жилую внутренность полого шара. От воротника этого спицами-стяжками шли мосты, ведущие к другой сфере — ажурной, точно исполненной из резной кости.
Серебрянка даже гадать не хотела, из чьей. Кость светилась изнутри — теплым, медовым золотом.
— И сколько таких…
— Семь сфер, — Талулла помолчала, давая ей возможность рассмотреть и оценить. — Мы насчитали столько. Наш прайд занимает только три внешних. Нас немного, маленькая сестра.
— Это вы построили?
Талулла покачала головой. Оперлась ладонями о перилу моста.
— Нет. Мы не знаем, кому изначально принадлежало это гнездо, и кто сотворил его. Мы заняли его, вытеснив конкурентов и живем здесь, в безопасности, укрытые от бесчисленных глаз охотников Башни.
Серебрянка вздрогнула. Талулла успокаивающе коснулась ее руки.
— Я вижу на тебе ее печать. Не бойся. Отныне ты с нами и никто из людей не тронет тебя против твоей воли.
— Подождите, подождите, постойте, но когда вы нашли меня, разве я была одна?!
Талулла брезгливо скривила темные губы.
— Ты была вся покрыта человеческой грязью. Мы помогли тебе очиститься. Мы нашли тебя раньше, чем это сделали люди. Истинная корабелла — лакомая добыча.
Серебрянка затрясла головой, вскинула руки:
— Нет. Погоди, погоди. Там был мальчик. Юноша. Первый, такой синеглазый…
Талулла отшатнулась.
— Ты носила на себе Первого?!
— Он мой друг! — Горячо вступилась Серебрянка. — Он помог мне бежать из Башни!
Талулла недоверчиво сощурилась:
— Что Первый делал в Башне?
— Он брат арматора!
— Брат?!
— Названый. Побратим.
Впервые Серебрянка видела кого-то в настолько глубоком ошеломлении.
— Невозможно, — тихо произнесла старшая корабелла, справившись с эмоциями, — так не бывает. Первые в Эфорате. Их дети — тем паче. Ребенок Первых не может быть побратимом Хозяина Вольеров. Из Башни невозможно бежать. Так заведено.
Серебрянка гордо выпрямилась.
— Вот она я, стою перед тобою. И я не лгу. Мне нужно знать, жив мой друг или нет. Я обещала помочь ему.
— Вернуться в Эфорат?
— Нет. Добраться до Хома Полыни.
Талулла помолчала, а потом беспомощно спросила:
— Вы там что, все спятили в этом вашем Луте?!
Глава 3
Гаер, огненный честолюбец, не слишком любил вспоминать, как впервые лоб в лоб стакнулся с русым Волохой, капитаном Еремии. Тем паче встреча эта случилась, когда арматору было конкретно погано.
А значит, утешал он себя позже, при ином раскладе и события бы сложились иначе. В его пользу.
Для самого Волохи встреча та была скорее ожидаемым событием. Русый едва терпел над собой власть, Тренкадису и то редко кланялся. Пойти под тень Башни для него значило добровольно надеть хомут.
А значит, говорил
