Край ледника - Роберт Энтони Сальваторе
Возможно, единственным.
Я встречал очень много людей, которые не считают что-то тревожным, или угрожающим, или ужасным, и никакие уговоры, объяснения или убедительные доказательства не заставят их отказаться от этой беспристрастной позиции - пока этот человек или кто-то очень близкий ему лично не пострадает от инцидента, нападающего или болезни.
Наблюдая за ростом Артемиса Энтрери, например, я вижу, что он значительно расширил свой круг заботы. Он принял друзей в свою личную группу, и расширение этого круга привело к тому, что он стал видеть боль других людей, даже если эта боль не является для него острой.
Эмпатия.
Так часто я видел отсутствие таковой как у эгоистичных и закрытых сердцем людей, так и, что еще более удивительно, у тех, кто считает себя твердо опирающимся на разум и проверяемые факты. Ведь как легко потеряться в мыслях, в буквальном смысле слова! И в этих потоках сортировки, расчетов и надежд так легко потерять из виду окружающую действительность.
Мы все подвержены этому размыванию реальности, этому затуманиванию физических истин о нас в поисках ясности наших философских глаз.
Точно так же все мы в той или иной степени являемся жертвами своего эгоизма. Временами мы слишком сужаем наше восприятие и забываем истину: если человек находится в другом месте, насколько ясно мы осознаем, что мир в этом другом месте продолжается, даже когда нас там нет? Жизнь продолжается во всех ее сложностях и личных трудностях, боли и радости.
Это существование, ограниченное нашими чувствами, мыслями и физическими слабостями, не является нашим сном, разве что коллективным, что трудно принять, потому что наш собственный опыт настолько уникально личный, и в то же время он универсален.
Бренор часто укоряет меня за то, что я слишком много думаю, и вот я снова виноват. Так легко заблудиться в философии, в тайнах, в вопросах, на которые невозможно ответить, которые всегда где-то там, в мыслях, готовые вырваться наружу всякий раз, когда какое-то событие - смерть любимого человека, близкое столкновение с самим собой - резко напомнит о себе. Таков был мой неровный и запутанный путь в течение некоторого времени, особенно с тех пор, как я вернулся после выхода за пределы своего смертного и физического "я" и увидел... возможности.
Ибо там я был потерян.
Потребовался псионик-дроу, человек, которого я едва ли считал другом и никогда не считал более чем союзником, в отношении которого я остаюсь подозрительным и осторожным, чтобы перенастроить мои чувства, вывести меня из оцепенения, вызванного размышлениями о картине моего личного будущего, и напомнить мне, что мир вокруг меня продолжает вращаться.
Воспринимать не только себя. Дальше воспринимать тех, кто находится в моей непосредственной сфере.
Сопереживать более широкому миру.
Дорога, по которой я шел в те годы в Мензоберранзане и из Мензоберранзана, проложила путь для других. Как я освободился от хватки Ллос, как я стал недосягаем для нее - независимо от того, что она сделала с моим физическим существом, - так и мои сестры и братья дроу могут найти свой путь. И я призван помочь им. Чего бы я ни желал лично - моей любви к Кэтти-бри и нашей дорогой дочери; моей радости, когда я нахожусь с моими друзьями в этих землях, которые мы приручили, и добра, которое мы сделали для окружающих нас людей; простых удовольствий, когда я сижу на задней лужайке монастыря Желтой Розы и позволяю звездам поднять мое настроение до широкой вселенной - мой долг теперь ясен для меня, и ставки не могут быть выше.
Я не могу игнорировать вращающиеся колеса, которые катятся и крутятся вокруг меня. Какими бы ни были мои личные чувства - чувство завершенности, которое я не хочу нарушать, - я должен встряхнуть их и понять, что это особое путешествие в немалой степени начал я, раздул и потянул за собой многих.
Мензоберранзан идет на войну.
Дзирт До'Урден идет на войну.
– Дзирт До’Урден
Глава 1
Твое имя
– Ты каждый раз будешь заикаться, когда собираешься произнести мое имя? – спросила высокая и широкоплечая женщина-дроу у маленького мужчины рядом с ней.
– Это не совсем обычное имя, – ответил тот, кого звали Дайниннэ. – Мал'а'а'восель...
Женщина-воин рассмеялась и покачала головой.
– Что? Я просто с трудом выговариваю символы в имени, – драматично объяснил Дайнин. – В те времена язык был другим, да? В прошлом, когда Мензоберранзан и Мал'а'а'а... были молоды?
– Мал'а'восель, – поправила она. – И да, язык был другим, но не настолько. Я считаю, что ты просто глуп, или, что хуже для тебя, ты смеешься надо мной.
– Если мы не найдем повод для смеха после столетий мучений...
– Тысячелетий, – напомнила ему Мал'а'восель. – Я потеряла счет столетиям много веков назад.
Дайниннэ вздрогнул от ее слов. Он служил рабом-драуком в Бездне очень короткое время по сравнению с этой воительницей древности, шагающей вместе с ним по Браэрину и Улицам Вони в Мензоберранзане. За долгие годы Дайниннэ так и не привык к мучениям драука – постоянной боли, постоянному унижению, постоянному напоминанию каждым встречным демоном, что он урод, низший. Отказ терпеть оскорбления или пытки, приводили к еще большим мучениям, а в Бездне ужасный колодец боли, как эмоциональной, так и физической, был бездонным.
Нет, последний день, когда Дайниннэ служил драуком, был не более терпимым, чем первый, ничуть не лучше.
Раны, полученные от пребывания в таком ужасном состоянии, не могли зажить со временем, потому что им никогда не давали возможности затянуться.
Обдумывая эту горькую правду, Дайниннэ посмотрел на гордую воительницу с еще большим уважением. Столетие сломило его, но она пережила по крайней мере двадцать из них – возможно, тридцать или сорок!
– Ты уверен, что ты не просто глуп? – спросила дроу из другой эпохи.
– Когда я оглядываюсь на свою жизнь, то совсем не уверен в этом, – признался он.
Мал'а'восель остановилась. Через несколько шагов Дайниннэ обернулся и обнаружил, что она пристально смотрит на
