Обрушившая мир (СИ) - Лирийская Каролина Инесса

Я отряхиваюсь от пепла.

— Кара! — раздается громогласное позади.

Ничуть на него не реагирую, Ишим же едва не падает вниз от неожиданности, но я успеваю подхватить ее за ворот свободной рубашки. Сообразив, кто именно явил свой темный лик, она испуганно приглаживает волосы и отряхивает одежду от незримой пыли. Самаэль — Антихрист, сын Люцифера и первой из человеческих женщин, еще сущий мальчишка и бездельник — с легкой улыбкой следит за ее попытками выглядеть достойно звания демона. Я удрученно качаю головой.

— Чем обязаны? — кривлюсь напоказ, самой неприятно.

— Меня больше интересует, почему я обязан вас искать, когда вы прохлаждаетесь.

Спорить с Антихристом никто бы не решился. Но у меня, все по его же формулировке, мозгов и совести нет совершенно. И если насчет первого он сильно ошибался, то отсутствие второго — тут не поспорить, это врожденное.

Догадываюсь, отчего он здесь на самом деле: знает о том, как я гуляю по улицам, как смотрю в лица демонов и что им говорю. Что война неостановима и окончить ее может только Апокалипсис — генеральное сражение, которое так воспевают все, так пугают детей с колыбели, но никто пока не отваживается начать. Если Антихристу поручат меня заткнуть, судьба моя решена, но пока что он только осыпает меня укоризненными речами и взглядами, явно тщательно отрепетированными у зеркала, и убеждает отправиться на передовую. Люцифер посылает Самаэля за мной.

— Я не буду участвовать в вашей глупой войне, — устало повторяю я в сотый раз. — Она ни к чему не приведет, только к гибели солдат. Ты знаешь, я свою жизнь ценю и не отдам ее в битве, которая ровно ничего не изменит.

Заполучить в адскую армию Падшего ангела, способного держать оружие в руках, Сатана хочет, даже сына за мной послал. Или же он надеется, что я сгину в череде сражений на границе, буду похоронена под алым песком, как тысячи иных бойцов? И никто вечерами не будет рассказывать демонам в тавернах о том, как они могли бы жить.

— Мне казалось, ты любишь сражения. — Пытается взять меня на слабо, но гонора не хватает, а голос по-юношески дрожит и запинается. Смешно до слез за ним наблюдать: что ж мы за Ад такой, без Антихриста, без решимости, без надежды.

— Я не люблю бессмысленных сражений! — злюсь я, продолжая старый спор. Ишим испуганно хлещет хвостом по бокам, жмурится, хватает меня за локоть, но тут же и отпускает, поникшая под моим страшным взглядом. — Да эти ваши войны каждый год заново начинаются! — рычу я. — Видимо, до тех пор будут, пока мы друг друга не перебьем. До бесконечности! До бесконечности станут погибать те, кому нет смысла и сражаться!

Антихрист мрачнеет; видимо, подобные мысли и его посещали. Что бы там ни кричал Люцифер перед солдатами, идущими на бойню, никакая это не Святая война, а просто битвы против ангелов, без которых мироздание отлично обошлось бы. Демоны хотят остановиться, но не могут — это я слышу каждый день, прогуливаясь по Столице. Генералы боятся за свои владения, боятся, что ангелы прорвутся через границу и ударят, разорят… Да они готовы положить всех простых солдат, лишь бы сберечь свои замки.

Самаэль все молчит, и я с обреченной гордостью думаю, что умудрилась парой предложений надломить что-то в сыне Сатаны.

— И что ты предлагаешь? — интересуется он наконец.

— Какой, по-твоему, сейчас год?

Вместо Антихриста отвечает Ишим дрожащим голоском:

— Две тысячи от рождения Христа. — Последнее слово — зло, сквозь зубы, обжигаясь.

— Две тысячи тринадцать, — поправляю я. — И?

Два совершенно не омраченных мысленной деятельностью лица смотрят на меня. Забывший о яростных сражениях изначалья молодняк, забывший про те громогласные битвы, отзывавшиеся и в мире людей, и обещания однажды уничтожить друг друга, вырезать подчистую. Сейчас это превратилось в рутинную войнушку…

— А конец Света обещали в том году! И за год до этого! И в начале двадцать первого века!

Самаэль эту тему не любит. Никогда ему не нравилась идея того, что именно он должен уничтожить человеческий мир, впустив в него орды демонов, поэтому наш Антихрист усиленно занимался всякой ерундой: искушением монашек, сбиванием праведников с пути истинного, подталкиванием ангелов к убийствам и прочим мелким вредительством. Чушь, какая же чушь… Он любит людей и не желает им гибели; да что уж там, все мы в чем-то такие: сроднились со смертными, привыкли к ним.

— Не пора ли уже? — требовательно спрашиваю, не останавливаясь на достигнутом.

— В смысле? — Антихрист быстро делает вид, будто понятия не имеет, что я там несу. — И какого черта ты мне приказываешь?

— Я не приказываю. Занимаюсь тем, что положено демонам, — толкаю на преступления.

Ишим пытается хоть слово вставить, но никак не отваживается.

— И зачем сейчас? — недоумевает Самаэль.

— А ты оглянись, — советую я. — Видишь же, что они все обречены. Они уже не верят ни в кого: ни в нас, ни в пернатых, забывают сами себя. Люди стали самостоятельны, да и пусть. Я говорю про ангелов, про их блистательную обитель, и пусть она горит, а не этот симпатичный мирок, вросший нам всем в сердце.

Антихрист снова долго молчит, я победно улыбаюсь, а с неба снег-пепел валит все крупнее и чаще, застилая улицы, заметая крыши. Горел бы Рай, я была бы счастлива. Скинутая давным-давно, но не забывшая предательства и несправедливости, я мечтала о том, как сама по камушку разнесу город Архангелов, взращивала в себе кипучую и крапивно-колючую ненависть, накаляла злобу до предела. Они заслужили.

Эта война наскучила всем, но ни у кого рука не поднимается дать отмашку Апокалипсису.

У меня поднимается. Очень даже легко.

Самаэль шипит совершенно по-демонски и хватает нас с Ишим за руки, вспомнив про приказ доставить в Ад, тянет на себя, словно бы ждет сопротивления и шанса выместить злость и досаду, но я поддаюсь, как покорнейшая, пусть и едко ухмыляющаяся марионетка. Закрываю глаза, зная, что иначе придется долго смаргивать пыль и песок, и открываю их только в Преисподней, в которую мы окунаемся, как в кипящую лаву. Ишим, пошатываясь, цепляется за мое плечо, ища опоры, а Самаэль куда-то исчез, растворился.

Но я отчего-то знаю, что мои слова надолго ему запомнятся.

Иногда мне кажется, что у Нат где-то припрятан будильник, возвещающий ей о том, что пора меня навестить. Я очень живо его представляю: старый, потертый и поцарапанный корпус и обязательно противный дребезжащий звонок, разъедающий уши, — и мне неизбежно хочется как следует шандарахнуть часы о тумбочку и сбросить в Тартар обломки. Потому что бедолага Нат, какой бы доброй она ни была, зачастую является просто надоедливой и приходит не к месту; хочет успокоить и поддержать, но лишь разжигает еще большую ненависть ко всем светлокрылым.

Она никак не могла осознать, что теперь Падшая, и упорно следовала привычке «помогать ближнему своему», то бишь лезла, куда не просили, и с упоением выносила всем мозг своей добротой. При этом, она совершенно не понимала, почему большая часть демонов ее сторонится и в спину плюется ядом; не понимала моих кривых вымученных ухмылок и просьбы оставить ненадолго.

— Как жизнь? — преувеличенно весело улыбается Нат. Или не преувеличенно: у нее всегда такой вид.

Я неумело кривлю губы в ответ. Улыбаться здесь все разучились, разве что оскал Ишим походит на выражение радости, и на этом все заканчивается. Просто не место и не время.

Мы одни в моей небольшой квартирке, что на последнем этаже невысокой пятиэтажки. Не знаю, когда спальные районы Столицы Ада стали так похожи на человеческий мир, припорошенный красным песком со стороны немыслимых величин пустыни.

В квартире мало мебели, мало вещей, и иногда я ловлю себя на мысли, что она так и не стала мне домом, сюда не хочется возвращаться. Дело в пустоте ее, в угнетающих темных обоях, в задувающем в щели ветре, в том, что дом давно требует ремонта, или просто в том, что я не умею жить, мирно существовать.