Лайон Спрэг де Камп - Новария

— Их забавляет, что пленник, да еще и не человек, будучи связанным, способен на такую вежливость.

— Таким манерам я был обучен в своей родной Реальности, — сказал я. — А теперь не будете ли вы добры рассказать мне...

— Послушай-ка, существо, — сказал Шарондас, — это мы должны спрашивать, а не ты. Прежде всего, кто ты такой?

Я объяснил. Генерал заговорил, и Шарондас перевел:

— Он желает знать, не тот ли ты тип, что прошел через наш лагерь в другом направлении шесть-семь недель назад.

— Полагаю, что это я. О другом обитателе Двенадцатой Реальности мне слышать не приходилось.

— Генерал так и думал, он оказался куда более прав, чем часовой, который думал, что у него галлюцинации. Ну а с какой же целью ты решил вернуться в осажденный Ир?

— Прошу прощения, сэр, но я не думаю, что с моей стороны было бы честным ответить на этот вопрос.

— У нас есть способы заставить пленного заговорить, — сказал Шарондас.

Как раз в эту минуту вошел офицер и протянул генералу два экземпляра контракта, заключенного между ирцами и хрунтингами, которые я нес с собой. После внимательного изучения Улола передал документы Шарондасу. Перебежчик развернул один из них и начал читать вслух, переводя содержание на паалуанский.

Когда он закончил, все начали бурно спорить. Потом Шарондас сказал:

— Поскольку этот документ сообщил нам все, что необходимо знать о твоей миссии, мы не станем задавать тебе вопросов. Остается только решить, что с тобой делать.

Он поговорил с генералом и вновь обратился ко мне:

— Решено тебя казнить, как мы поступаем со всеми новарцами, которых ловим. Генерал говорит, что мы тем не менее не сможем тебя съесть, потому что неизвестно, не будет ли от тебя несварения желудка. Ты послужишь едой нашим драконам.

— Сэры, — сказал я, — вы поставили меня в такое положение, что можете сделать со мной что угодно. Но если будет позволено заметить, подобный поступок кажется чересчур уж решительным, ведь я лишь пытался выполнить волю своей хозяйки.

Шарондас перевел это замечание, и генерал ответил. Последующая дискуссия, происшедшая между мной и генералом посредством переводчика, заключалась в следующем:

— Демон, мы не имеем ничего против тебя как такового. Но ты работал на новарцев и должен разделить их участь. Ты совершил нравственное преступление, которое должно быть наказано немедленной смертью.

— Как так, генерал?

— Новарцы, так же как и другие народы этого континента, неисправимо испорчены и потому должны быть уничтожены.

— В чем же состоит их испорченность, сэр?

— В том, что они воюют друг с другом. Мы наблюдали за ними и знаем, что они неисправимы в этой своей привычке.

— Но, генерал, вы ведь тоже постоянно воюете, не так ли? Какое же тогда вы имеете право их судить?

— О, мы не воюем! Мы совершаем фуражные, или жатвенные, вылазки. Мы собираем урожай... плотский урожай... и мы делаем это с простой, нормальной и всем понятной целью — дать пищу нашим людям. Поскольку каждое существо должно питаться, это естественная, а тем самым и оправданная с моральной точки зрения процедура. Но убивать людей без причины — безнравственно и позорно. Тот, кто занимается этим, не заслуживает пощады.

— Но, генерал, мне говорили, что народ этого континента, когда начинает войну, заявляет, что у него тоже есть весомые причины.

— Какие причины? Чтобы какой-нибудь политический авантюрист мог распространить свое влияние еще на некоторое число человеческих существ, или умножить свое богатство, или обратить этих несчастных в свою веру, или убивать их, чтобы на освобожденной территории мог жить другой народ?

— А как насчет тех, кто защищается от нападения? Мы, демоны, на моем Уровне, не практикуем войн, но признаем право на самозащиту.

— Это лишь предлог. Две нации кидаются в войну, и каждая провозглашает другую нападающей, что в высшей степени абсурдно, — и даже самый компетентный суд не мог бы решить, чья же тут вина. Кроме того, если одна из этих бледнолицых наций защищается сейчас, можно с уверенностью сказать, что она нападет на какого-нибудь своего соседа в будущем.

— Значит, единственная законная причина убивать другое человеческое существо — это желание его съесть. И единственное разумное обращение с добычей — это засаливать ее и делать пригодной к долгому хранению. Поскольку паалуанцы ничем не вовлекаются в войну, они, очевидно, стоят по своим моральным качествам выше, чем бледнолицые, и имеют поэтому право использовать их?

— Довольно разговоров, демон. Мы приговорили тебя к смерти, и это вполне нормально. Однако Шарондас сказал мне, что у вас, демонов, очень твердый панцирь и обычный топор или сабля могут нанести тебе не более чем царапину. У тебя есть другие предложения?

— Да, генерал. Привести приговор в исполнение в моей собственной Реальности.

— Ха-ха, как смешно. — Улола поговорил с Шарондасом, потом Шарондас сказал мне:

— Генерал поручил мне построить машину для отсечения головы, которая бы справилась с тобой, демон. Мне хватит пары часов, мы скоро увидимся.

Несколько солдат отвели меня снова к яме, посадили туда и стали стеречь. То был один из самых неприятных дней, проведенных мною в Первой Реальности, — неприятные ощущения соединились со скукой. Никто не принес мне хотя бы воды и вообще не сделал ничего такого, что облегчило бы мое положение. Не было надежды на то, что меня освободят хрунтинги, поскольку Хваеднир решил не двигаться, пока я не принесу из Ира подписанный контракт.

При таких обстоятельствах не оставалось ничего другого, кроме как погрузиться в пищеварительный ступор. Подобное негуманное обращение может весьма утомить благородного демона.

На следующий день рано утром меня вытащили из ямы и отвели к лобному месту перед палаткой генерала. Банда паалуанцев завершала последние приготовления возле машины Шарондаса. Машина эта состояла, прежде всего, из отсекающей части убедительных размеров, желобка, на котором располагались шея и подбородок жертвы. Пятнадцатью футами дальше стояло массивное деревянное устройство, одно бревно которого было подвижным. Нижний конец его был снабжен коротким шкивом, который приводился во вращение с помощью толстых пружин.

Верхний же конец завершался огромным ножом, похожим на лезвие топора, только в несколько раз больше. Паалуанские мастера, должно быть, работали весь день и всю ночь, чтобы соорудить этот кусок стали.

За шестом и его основанием высокая трехногая деревянная структура составляла поддержку шкиву, через который тянулась веревка, державшая бревно почти в вертикальном положении. Если освободить веревку, бревно должно было упасть вперед, уронив нож на отсекающее устройство с силой, достаточной, наверное, для того, чтобы расколоть его надвое. Такое сооружение обезглавило бы даже мамонта.