Наталия Аникина - Театр для теней. Книга 1

— Одно из голосований нашего Совета. Они тогда, проявив редкое единодушие, постановили изгнать из Энхиарга академских друзей Анара. Навсегда.

— А за что их так? — тихо спросила Теола, она-то знала, что такое изгнание.

— За попытку вызволить его из Руала. Их поймали ещё до того, как они нашли Анара, он даже не знал ничего. И его матушка потребовала именно такого наказания.

— И Совет согласился?! — светлые брови Теолы взлетели едва не до ушей. — Они же все сами терпеть не могли эту Амиалис! Да и преступление-то… Дела Руала не имеют к нам никакого отношения, сама Аласаис не раз так говорила. Странно. А ты других своих папаш расспрашивать пробовала?

— Пробовала. Молчат. Когда было голосование, против были как раз двое. Вернее, один против, а другой воздержался, — Алу многозначительно поджала губы.

— И теперь каждый доказывает, что он был одним из них! — усмехнулась Теола.

— Да. Вот я и хочу найти записи того времени. Не могли ан Камианы не сунуть нос в такое интересное дело.

— Ты хочешь найти…

— Именно, — подтвердила Алу, прежде чем подруга успела договорить.

— И ты думаешь, что такую страшную тайну кто-нибудь доверил бумаге? — недоверчиво дёрнула ухом Теола.

— Ты и не представляешь, что они ей доверяют, — округлила глаза сианай. — Всё — от слухов и сплетен до са-а-амых сокровенных тайн. Это же ан Камианы, Ола! Или ты забыла, что такое — быть одной из них? Тогда — позволь мне напомнить. — Она протянула подруге книжку, ярко-лимонную в чёрную полоску, точь-в-точь как её шарф.

Теола приняла её с трепетом. Кусочек её прошлой жизни, её дневник…

У каждой породы алаев — свои таланты и, соответственно, своя роль в жизни города: ан Меаноры — высококлассные чародеи, кошки из дома Теней — прирождённые шпионы; ан Элиатаны властвуют над снами и видениями, а эалы могут гордиться своими телепатами и анэис… Способность же ан Камианов подмечать мельчайшие детали, их артистизм, чувственность и изощрённый вкус позволяли им быть как прекрасными актёрами, художниками и галеристами, так и кулинарами, парфюмерами и ювелирами. Среди них были и прославленные лекари душ, и хитромордые мастера интриги. Но найти достойное практическое применение их неуёмному любопытству оказалось не так-то просто. Печально было сознавать, что всё то, что ан Камианы узнавали и переживали в своей вечной погоне за новыми впечатлениями, пропадало впустую.

И вот однажды патриарх Малаур предложил им вести дневники, причём довольно необычным образом. Вместе с Селорном (говорят, именно тогда они и сдружились) он изобрел особое заклятие, позвонившее нужному воспоминанию «перетекать» в дневник от любого взявшего его в руки существа и сохраняться внутри. Нельзя сказать, что это добавило ан Камиановским изысканиям систематичности или глубины, но гарантировало хотя бы, что знания не будут утеряны.

А информация эта и вправду была очень ценной, ведь если где-нибудь творилось что-то интересное — рядышком непременно объявлялся один из золотых котов. Более того, ан Камианам было мало поприсутствовать на коронации Нель-Илейнского императора, экзотической дирхдаарской казни или охоте на псевдодраконов в Луррийских болотах, им хотелось влезть в шкуру каждого из участников этих событий: императора — и его обойдённого короной братца; преступника — и торжествующих родичей его жертвы; загнанной дичи — и её гордых собой ловцов. И обычно ан Камианам это удавалось: они или покупали воспоминания, или нанимали кого-нибудь выкрасть их.

Поэтому, если из нескольких дневников удавалось вытащить записи на одну дату, получалась на удивление цельная картина, объёмный срез прошлого, и когда Совету Бриаэллара нужно было восстановить какое-нибудь событие, он обращался к дневникам ан Камианов.

…Теола перелистывала страницы своего задокументированного прошлого. Внезапно она густо покраснела, воскликнула:

— Аласаис! Аланаи я, что ли, нажевалась, когда это писала?! — и с шумом захлопнула дневник.

Стиснув его ладонями, словно из него могло выскочить нечто ужасное, она запрокинула голову, простонала что-то неразборчивое и… накинулась на Аниаллу:

— Ты это читала?!

— Нет, — ответила та настолько твёрдо, насколько это было возможно сквозь хохот и зажимающие губы пальцы. — Нет, честно.

— Врёшь, — печально резюмировала Ола.

— Вру, — кивнула Алу, — но мне можно, я сианай, как-никак.

— Так вот почему тебя посадили за это! Другим бы хозяева этих книжечек уши с хвостами поотрывали, а вам, сианаям, значит, всё можно? — притворно возмутилась она. — Ладно, ты мне не дорассказала про тех — друзей. Так ты уже откопала чего-нибудь?

— Пока ничего определённого, но, мне кажется, я уже близка к цели…

Разыгравшаяся над Бриаэлларом гроза с одинаковой яростью обрушилась на Гостевой и Посольский кварталы, на дома аристократов и простолюдинов, на главную алайскую святыню — дворец Аласаис, что возносился к самому небу в западной части города. Острые шпили башен пронзали чёрные брюхи туч, и те, словно в отместку, с особым рвением поливали водой замок, застывший в своём изящном величии. Дождь хлестал в витражные окна, затейливым узором покрывал мерцающие прозрачные купола, синие стены, мозаики и статуи. Крупные капли дробились в сверкающую пыль и, сливаясь снова, тысячами водяных нитей вплетались в кружево парапетов, смывая с открытых террас занесённые ветром редкие листья.

Одна из них, выходящая во внутренний сад и надёжно защищённая от непогоды сводчатой крышей, была отдана под картинную галерею. Белоснежную снаружи и бархатно-синюю внутри, её украшали портреты известных алаев. В этот час светильники были выключены, и в зыбком сиянии, рождённом молниями, точно пойманными за свои трескучие хвосты и рвущимися на волю из тяжких кулаков грозовых туч, казалось, что выражение мастерски написанных лиц неуловимо меняется.

Гибкие ветви деревьев хлестали по стёклам, чёрными плетьми вырываясь из-за завесы дождя. Длинные, изломанные тени парных резных колонн, разделяющих огромные окна, перечёркивали серую мглу коридора дрожащими полосами полного мрака… Но одна из теней была особенной. У неё были глаза.

Немигающие, светящиеся, подобно алайским, они переливались оттенками синего и лилового и «парили» слишком высоко над полом, чтобы принадлежать коту Аласаис. Их свет был неярок и неровен. «Задумчив» — как сказал бы какой-нибудь алай, привыкший определять душевное (да и физическое) состояние собеседника по характеру сияния его глаз.

Но о чём размышлял этот незнакомец, прячась в темноте галереи — один, в столь поздний час? Быть может, он был вором и, пробравшись сюда, прикидывал, какое из драгоценных полотен украсть? Что ж, это объяснило бы, почему он так мастерски сливался с тенью, да и каждое движение его, когда он решил покинуть своё укрытие и заскользил от картины к картине, лишь подтверждало эту версию. Незнакомец, с осторожной грацией хищника, пружинисто крался вперёд — словно не на двух ногах, а на четырёх мягких лапах. Совершенно бесшумно. В его плавных жестах крылся намёк на ту устрашающую, смертоносную стремительность, какую они обретали при малейшей опасности.