Тимофей Печёрин - Хроники Вандербурга

Досье на Маргариту Нориксен было побогаче. Потомственная колдунья-самородок, из тех, кто не грызет гранит магической науки за партой, а получает чародейские способности от рождения — по наследству, например. В роду Нориксен, согласно досье, эти способности передавались по женской линии.

Среди факторов общественной опасности называлась слабая управляемость наследственного магического дара. Проще говоря, колдун-самоучка не всегда способен отвечать за свои действия. В отличие от волшебников-профессионалов, магическое воздействие, совершаемое колдуном-самородком, управляется не четко сформулированной мыслью или их последовательностью, а подсознательно, через эмоции и скрытые желания. По этой причине самородная магия лишена прикладной составляющей и несет опасность, как для колдуна, так и для окружающих его людей.

Такие колдуны часто имеют проблемы с психикой и в отношениях с окружающими. Но, в случае с Нориксен, заключение было предельно оптимистичным. Взяв подписку о неприменении своего дара и сделав скидку на мирный и общественно полезный характер деятельности, «инквизиторы» Вандербурга применили к колдунье мягкий режим учета. Применили — да и забыли про ее существование.

«Условно безопасна для общества, — гласила формулировка, — степень потенциальной опасности: ниже среднего».

Влад поневоле расхохотался прямо перед экраном компьютера. В очередной раз он понял, что переоценил умственные способности работников СМК. Недооценить же их было трудно.

Адрес и номер телефона — не сотового, а обычного, домашнего, к досье прилагался. Влад переписал их на бумажку, которую прикрепил к монитору. Разумно рассудив, что утро вечера мудренее, он выключил комп и завалился спать — спокойно, с чувством почти выполненного долга.

Карен Терусян все-таки умудрился уснуть — на специально оккупированном для этой цели сидении. Проспал он немного, часов пять или шесть, но и этого, что называется, хватило на многое.

Например, на то, чтобы чувствовать себя как отсиженная нога — не столько больно, сколько дискомфортно в сочетании с невозможностью толком пошевелиться. Еще этих нескольких часов с лихвой хватило, чтобы получить целый комплекс ощущений под вывеской: «вчера было весело».

Башка словно налилась свинцом, во рту, наверное, было хуже, чем в логове хтоников, лоб покрылся испариной, а все, что вчера было съедено, но не успело перевариться, готово было рвануть на свободу. Еще в комплект входили красные глаза и помятое лицо, о чем Карен не знал, ввиду отсутствия поблизости зеркала.

А вот на восстановление «новой» туфли Терусяна, мгновенно превращенной в старую дерюгу, этой ночи почему-то не хватило. И на разбитое стекло — тоже. Дыра, хоть и поменьше размерами, все еще «украшала» дверцу автобуса.

Стефан сидел на водительском месте, разглядывая какую-то старую газету. Услышав шуршание шагов Карена, он обернулся, и студент чуть не отшатнулся, увидев его лицо — изможденное, старое, каким оно не было еще вчера. Лицо человека, годами пахавшего без перерыва.

— Понимаю, краше в гроб кладут, — усмехнулся водила, поймав испуганно-удивленный взгляд Карена, — но, уж поверь, пацан, ты выглядишь не лучше.

— Да, я в курсе, — буркнул Терусян, — кстати… вы че… спали?

— Угу. Впервые за четырнадцать лет мне было реально нечего делать. Вот я и вздремнул. Годами не хотел спать — просто, не хотел и все, а тут… Словно битой по башке получил, так отрубился. А когда проснулся, гляжу, уже светло, солнышко светит, народ мимо ходит. Дети пальцем показывают, не каждый же день в их дворе автобусы останавливаются. Один умник в очках и с портфелем заявил, что восьмого маршрута в Вандербурге — того. В смысле, нету. Седьмой есть, девятый есть, а восьмого — ни-ни.

— А вы?

— Ну, я у него так, вежливенько поинтересовался, как это так? Куда ж он деться мог? Ну, он, надулся важностью, как жаба…

— …из школьного живого уголка?

— А хоть бы и из уголка. Надулся и говорит, что лет десять назад была куча ДТП, все с участием «восьмерок» — автобусов, маршруток. Ну, признали этот маршрут потенциально опасным и закрыли.

— Ого! Нехилое проклятье! Я думал, оно только на этот автобус… Во, как скрико…срико…

— Срикошетило? — поправил Стефан.

— Во-во. Лучше бы туфель мой починило.

— И мое стекло… Странное дело. И со стеклом, которое, по идее, должно уже восстановиться. И со мной, который один раз баранку отпустил, прикорнул — и разбитым себя чувствую.

— И со мной… Вы, вот, говорили, что здесь ни голода, ни жажды не чувствуешь, и в туалет не тянет, и можно не спать.

— Говорил, говорил. И сейчас говорю, что сам охреневаю. Потому что, помимо усталости и чувство голода появилось. И жажды. Пусть, не сильно, но как-то быстро оно растет.

— А остальные пассажиры? — интересная мысль так неожиданно пришла в свинцовую голову Карена.

— Как обычно. Правда, я интересовался. Хреново чувствую себя здесь только я.

— Нет, не только, — заявил Терусян, — я…

— С тобой все понятно. Привет с большого бодуна.

— Очень смешно. Минералки не будет?

— Нашел, у кого спрашивать. И о чем думать. Я, вот, боюсь, как бы хуже не стало.

— В смысле? — Карен рефлекторно почесал затылок.

— Очередной финт проклятья. Помнишь, мы нарушили правило? Сошли с маршрута, поехали за помощью к твоему дружку-ботану. Я крутил баранку, ты меня на это подначил, и вот результат. Повысили строгость режима, как в тюрьме. Раньше хоть терпеть можно было, годами без пищи обходиться. Теперь — нельзя. Нас, как подстрекателей к бунту, уморят голодом и жаждой.

— И головной болью, — Карен схватился за голову, — слушай, ну че так мрачно? У меня башка еще больнее разболелась. Может, проклятье, наоборот, сдает помаленьку. Срок годности и все такое. Кстати, дыра в стекле… она больше под эту версию подходит, не под твою.

— Проклятье? Сдает? Не знаю. Пойми, я же всего лишь водила. В чудеса не особо верю, и по части версий не мастак. Вот дружок твой, наверняка бы навалил сейчас кучу гипотез. Вот только проку от них — как от любой наваленной кучи.

— Блин! — только и успел сказать Терусян, закрывая рот ладонью. Содержимое желудка подавшееся было наружу, с позором отступило, — давай, не будем про кучи, которые валят? По-человечески прошу. Может, на твоей колымаге, лучше за минералкой съездим? Ты, как хочешь, а я себя уморить не дам.

— А ты не боишься, что минералка попадет в салон только с вышедшим сроком годности?

— С чего ради? Это, если удрать попытаешься, тогда стареешь. Забыл? Я же не постарел, когда сюда просто зашел. Попросим продавца поставить минералку на ступеньки и деньги взять там же.